Но холод, вопреки ее ожиданиям, не очень мешал. Солнце не светило, дороги были чистые – зимой удовольствие от езды портили снег и лед, – да и ветер не был колючим. Одета она была по погоде: теплые перчатки из высокотехнологичного материала, неопреновые бахилы, полипропиленовый капюшон под шлемом. Только лицо не защищено от холода и ветра, но это не страшно.

Нора собиралась проехать восемь миль и повернуть назад, как раз на полпути, но, достигнув своего поворота, просто продолжала ехать вперед. Слишком уж нравилась ей сегодняшняя прогулка: крутишь себе педали, изо рта вырывается белый пар. Ну и что, если она придет к матери чуть позже? Там соберется полный дом народу – все ее братья и сестры со своими семьями, тетки, дядья и кузины с кузенами, – ее даже не хватятся. Если уж на то пошло, все будут только рады. В отсутствие Норы можно смеяться, открывать подарки, нахваливать детей друг друга, не опасаясь, что кто-то ненароком заденет ее чувства, не бросая в ее сторону участливые многозначительные взгляды, не испуская трагических вздохов.

Именно этим ее утомляли праздники. Раздражала ее не толстокожесть родственников, их неспособность сострадать, а прямо противоположное – их неспособность хотя бы на минуту забыть про ее горе. Они вечно ходили вокруг нее на цыпочках, были так заботливы и внимательны, так мучительно участливы, словно она умирала от рака или была поражена какой-то обезображивающей болезнью, как тетушка Мэй, тетя ее матери – жалкое существо из детства Норы, – чье лицо было перекошено из-за паралича лицевого нерва.

Будь приветлива с тетей Мэй, постоянно твердила ей мама. Она не чудовище.

Скользкая полоса тропы за шоссе № 23 сегодня была почти пуста: Норе не попадались ни психи, ни бродячие собаки, никто не приносил в жертву животных, в общем, ничего криминального. Лишь иногда проедет в обратном направлении какой-нибудь велосипедист, по-дружески ее поприветствует взмахом руки. И это была бы почти идиллия, если б ей так сильно не хотелось в туалет. В теплые месяцы в конце тропы стояла туалетная кабинка – ужасная, примитивная, воспользуешься ею, только когда уж совсем приспичит, и то скрепя зубы, – но на зиму ее убирали. Нора не очень-то любила справлять нужду в кустах, сидя на корточках, особенно если зелени вокруг не было и за голыми ветками она все равно оставалась на виду, но бывали дни, когда выбирать не приходилось, и сегодня выдался как раз такой день. Хорошо хоть в кармане куртки она обнаружила салфетки.

Перед тем, как снова сесть на велосипед, Нора позвонила Карен на мобильный телефон и вздохнула с облегчением, когда включился автоответчик. Подобно ребенку, симулирующему болезнь, она кашлянула пару раз, и неестественно сдавленным голосом наговорила сообщение. Сказала, что ей стало хуже и, по ее мнению, лучше ей остаться дома, а то еще заразит кого-нибудь.

– Выпью чаю и снова лягу, – добавила она. – Поздравь всех от меня с Рождеством.

Там, где кончалась велосипедная тропа, брали начало проселочные дороги. Извиваясь, они тянулись мимо разрозненных домов, мимо маленькой фермы, мимо замерзших кукурузных полей со стерней, торчащей, словно волосы на ноге, которую нужно побрить. Нора не знала, куда она едет, но она была не прочь поблуждать. Теперь, отмазавшись от рождественского обеда, она готова была колесить на велосипеде целый день.

Ей хотелось думать о своих детях, но почему-то в голову лезли только мысли о несчастной тетушке Мэй. Та давно уже умерла, но Нора до сих пор помнила ее с поразительной ясностью. На семейных торжествах тетушка Мэй сидела тихо, рот перекошен под чудны́м углом, плавающий взгляд под толстыми стеклами очков полнится отчаянием. Время от времени она пыталась что-то сказать, но никто не понимал ни слова. Нора помнила, как ее уговаривали обнять тетушку Мэй, а потом в награду давали ей конфетку.

«Неужели теперь это я? – задавалась она вопросом. – Новая тетушка Мэй?»

В общей сложности Нора проехала шестьдесят семь миль. Когда наконец-то добралась до дома, увидела на мигающем автоответчике пять новых сообщений. Решив, что прослушает их позже, она поднялась наверх, сняла с себя потную одежду – ее вдруг зазнобило – и надолго погрузилась в горячую ванну. Лежа в ней, она кривила рот, опуская нижний уголок, приподнимая правый, и все пыталась представить, каково это жить так: твое лицо навечно застывшая гримаса, речь – невнятное мычание, все стараются относиться к тебе с удвоенным вниманием, чтобы ты не чувствовала себя монстром.

* * *

Печально, что приходится в одиночку смотреть фильм «Эта замечательная жизнь»[93], но Кевин не знал, чем еще заняться. Таверна «Carpe Diem» была закрыта; Пит и Стив отмечали Рождество со своими семьями. Он подумал, что, может быть, стоит позвонить Мелиссе Халлберт, но потом отмел эту мысль. Вряд ли Мелисса обрадуется тому, что он позвонил ей на Рождество лишь для того, чтобы предложить заняться сексом, тем более что он не пытался связаться с ней со дня их последней злополучной встречи, с того вечера, когда она плюнула в лицо Наблюдательнице.

Девочки ушли час назад. Их внезапный уход его встревожил – они получили эсэмэс, быстро собрались и были таковы, – но ведь он не мог осуждать их за то, что им захотелось провести время с друзьями. Они и так побаловали его своим вниманием: общались с ним все утро и несколько послеобеденных часов, и это было здорово. После того, как они разобрались с подарками, Эйми напекла блинов с шоколадной крошкой, а потом они отправились к озеру и долго там гуляли. По возвращении домой сыграли три партии в «йетзи»[94]. Так что ему грех жаловаться.

Только вот теперь он все равно один, до самой ночи; перед ним простираются долгие часы одиночества. Уму непостижимо, как его жизнь, некогда полноводная река, превратилась в тонкий ручеек: жена ушла, сын скитается по свету, родители умерли, брат и сестра – кто где: он – в Калифорнии, она – в Канаде. Поблизости остались только несколько родственников – дядя Джек и тетя Мэри, горстка кузин и кузенов, – но у каждого из них своя жизнь. Клан Гарви был подобен Советскому Союзу: некогда могущественная держава рассыпалась на кучки слабых нестабильных объединений.

А я, должно быть, Кыргызстан, подумал он.

Ко всему прочему, фильм ему не нравился. Может, потому что он видел его сто раз, хотя, с другой стороны, история надуманная – столько усилий, и все ради того, чтобы напомнить хорошему человеку, что он хороший. Или, может быть, просто сейчас Кевин чувствовал себя так же плохо, как Джордж Бейли[95], а ангела-хранителя рядом не было. Он переключал каналы, выискивая, чего бы еще посмотреть, и возвращался к тому, с чего начал. И так он щелкал и щелкал пультом, пока в дверь не позвонили. Три резких звонка прозвучали неожиданно и пронзительно. Кевин слишком поспешно встал с дивана и оттого чуть не потерял сознание. Прежде чем встретить гостей, он постоял с минуту на месте, закрыв глаза, – чтобы привыкнуть к своему вертикальному положению, которое он принял не в меру стремительно.