Когда мама посылала Клементину за покупками, на улице она часто сталкивалась с Сикертом. Однажды она остановилась посмотреть на его новую картину.

– Тебе нравится? – спрашивает он.

Молчание Клементины продлилось чуть дольше нужного.

– …Да, – ответила она.

– А что тебе не нравится?

Клементина опять помолчала.

– Мистер Сикерт, такое впечатление, что вы на все смотрите грязными глазами.

Сикерт спросил у ее матери, можно ли Клементине заглянуть к нему на чашечку чаю. Девушка поднялась на холм в Невилль-ле-Дьеп, где стоял его дом, и ее впустила экономка и любовница художника, бравая мадам Виллен. Сикерта не было дома, и Клементина осталась ждать его в комнате, «очень грязной», как показалось ей. «Меня это потрясло, и я подумала: «Может, мама сумеет подыскать мистеру Сикерту экономку получше». Сикерт все не появлялся, и девушка нашла себе занятие – убрала его комнату. Сначала она застелила постель, потом подмела пол. Потом она взяла селедочный скелет с тарелки и выкинула его в окно, а потом помыла и убрала тарелку.

В этот момент вошел Сикерт.

– Где моя селедка? – рявкнул он.

– Я ее выбросила.

– Ах ты поганка! Кто просил тебя совать нос! Я собирался ее писать! И где, интересно, та красивая тарелка, на которой она лежала?

– Я помыла ее и поставила на полку.

Но Сикерт простил Клементину, и той же зимой выжег ее портрет на хоккейной клюшке раскаленной кочергой. Через два года в Париже он принимал ее у себя целый день, представил Камилю Писсарро и поводил по Люксембургской галерее. За обедом она спросила его, кого он считает величайшим из живущих художников. Он потрясенно посмотрел на нее и ответил:

– Разумеется, я.

Двадцать шесть лет спустя Сикерт отправляется посетить пострадавшую Клементину на Даунинг-стрит, 11. Она представляет его своему мужу; они тут же находят общий язык. Черчилль обожает живопись и всегда готов совершенствоваться. Но он нетерпелив. Сикерт советует ему не торопиться и работать по наброскам и эскизам, а не бросаться очертя голову в «буйство красок», как обычно делает Черчилль.

Взамен канцлер казначейства дает безответственному живописцу советы о том, как разумно управлять финансами. Увы, его рекомендации влетают в одно ухо и вылетают из другого. Сикерт не разбирается в бухгалтерии и не имеет никакого желания обуздывать свои порывы[137].

Летом Черчилли регулярно приглашают Сикерта к себе в Чартвелл. Художник приезжает в ярко-красных носках и за ужином развлекает хозяев песенками из мюзик-холла. Днем Черчилль сидит на солнышке, не отходя от холста, а Сикерт по большей части сидит в доме за задернутыми шторами и читает романы. Время от времени он выходит на улицу в своей оперной шляпе. Черчилль упрашивает его раскрыть секрет, как «передать чудесную зелень и багряницу», которые он видит вокруг, на холсте, но Сикерт давно уже не интересуется живописью на пленэре.

Некоторые полагают, что Сикерт испортил Черчилля как живописца, потому что учил его, что лучше писать с фотографий, а не с натуры. Но Черчилль не согласен. «Я весьма взволнован тем, какие горизонты он раскрывает передо мной, – пишет он Клементине. – Я уже вижу, как смогу написать картины гораздо лучше тех, на которые считал себя способным прежде. Он поистине дал мне вторую жизнь в качестве художника».

Черчилль покупает себе «прекрасный фотоаппарат» и еще больше усовершенствует метод Сикерта: приобретает еще и проектор и обводит фотоизображение прямо на холсте, то есть становится первооткрывателем техники, которую затем возьмут на вооружение такие художники, как Энди Уорхол и Дэвид Хокни.

Живопись для Черчилля – самый постоянный источник удовольствия, побег от бремени, которое налагает на него пост[138]. «С кистями и красками он забывал обо всем, словно ребенок, которому дали коробку акварели, – пишет другой его наставник, художник Поль Маз, и прибавляет: – Уинстон писал только между критическими моментами, живопись была для него убежищем, и я пытался лишь упростить его метод работы и сделать его более сдержанным в средствах и неутолимой жажде цвета. Он был готов съесть тюбик с белилами, так ему нравился их запах.

В то лето Черчилль и Сикерт пишут портреты друг друга. Черчилль переносит на холст фотографию, создавая небольшой, прелестный групповой портрет, где он сам, Сикерт, Рэндольф Черчилль, Диана Митфорд и другие за чаепитием в Чартвелле. Портрет Черчилля кисти Сикерта оказывается более спорным. Когда он впервые выставляется в галерее «Совиль» в начале 1935 года, «Санди Таймс» объявляет его «самым блестящим портретом, который когда-либо выходил из-под кисти мистера Сикерта». С другой стороны, сестра Клементины Нелли считает его настолько не похожим на действительность, что выходит из себя и ругается с управляющим галереи, который, не узнав ее, возражает: «Едва ли вы когда-нибудь видели мистера Черчилля». И в эту секунду, по сообщению одного очевидца, «полетели клочки».

Не зная о скандале, Сикерт дарит Клементине один из своих этюдов к портрету ее мужа. Впоследствии она каким-то образом умудряется наступить на этюд ногой, и больше его уже никто не видел.

Театр «Сент-Джеймс», Лондон SW1

Лето 1951 года

Уинстон Черчилль – давний поклонник Лоуренса Оливье и особенно любит два его фильма. Когда «Леди Гамильтон» выходит в 1941 году, он пересматривает ее снова и снова – может, раз сто, если верить одному писателю. Еще он любит «Генриха V». «Мы смотрели цветной фильм «Генрих V» с Лоуренсом Оливье, – пишет его личный секретарь Джок Колвилл в дневнике за 25 ноября 1944 года. – ПМ впал в экстаз. Лег спать в 2.30».

Черчилль восхищается Оливье и как театральным актером. Во время одного длинного монолога в роли Ричарда III Оливье вдруг слышит еще один голос, который произносит его текст. Он смотрит в зал и замечает мистера Черчилля в четвертом ряду, который читает строчки с ним в унисон.

Однако их взаимодействие работает в обе стороны, хотя Оливье черпает в Черчилле вдохновение не совсем предсказуемого рода. Проводя отпуск на юге Франции в 1949 году, он с женой Вивьен Ли увлекается живописью после прочтения книги Черчилля «Живопись как времяпрепровождение».

В 1951 году чета Оливье блещет в «Цезаре и Клеопатре». Во время одного спектакля Оливье сообщают, что Черчилль в зрительном зале.

В антракте Оливье сидит у себя в гримерной и думает, нравится ли его исполнение «великому человеку», как вдруг дверь распахивается, и великий человек возникает на пороге собственной персоной.