Все складывается прекрасно; Сэлинджер изливает другу[142] восторженные впечатления: «чудесный домик, шикарный вечер – все в смокингах и тому подобное». Оливье, по его словам, «очень приятный малый, очень смышленый. Он без ума от своей жены, на которую было приятно посмотреть. Она очаровашка. Естественно, когда мы выпивали в гостиной, джин ударил мне в нос. Я чуть не вылетел в окно».

С другой стороны, Сэлинджер невольно чувствует себя немного лицемером. Когда Хэмилтон устраивал им приглашение, он, по всей видимости, проморгал отрывок в романе, где главный герой Холден Колфилд ругает кривляние актеров вообще и одного актера в частности:

«Вообще, по правде сказать, я не особенно люблю ходить в театр. Конечно, кино еще хуже, но и в театре ничего хорошего нет. Во-первых, я ненавижу актеров. Они ведут себя на сцене совершенно непохоже на людей. Только воображают, что похоже. Хорошие актеры иногда довольно похожи, но не настолько, чтобы было интересно смотреть. А кроме того, если актер хороший, сразу видно, что он сам это сознает, а это сразу все портит. Возьмите, например, сэра Лоуренса Оливье. Я видел его в «Гамлете». Д.Б. водил меня и Фиби в прошлом году… Но мне, в общем, не очень понравилось. Не понимаю, что особенного в этом Лоуренсе Оливье. Голос у него потрясающий, и красив он до чертиков, и на него приятно смотреть, когда он ходит или дерется на дуэли, но он был совсем не такой, каким, по словам Д.Б., должен быть Гамлет. Он был больше похож на какого-нибудь генерала, чем на такого чудака, немножко чокнутого… А моей сестренке Фиби понравилось только, когда Гамлет гладит собаку по голове. Она сказала – как смешно, какая хорошая собака, и собака вправду была хорошая. Все-таки придется мне прочитать «Гамлета». Плохо то, что я обязательно должен прочесть пьесу сам, про себя. Когда играет актер, я почти не могу слушать. Все боюсь, что сейчас он начнет кривляться и вообще делать все напоказ[143]».

Однако все эти сомнения ничуть не тревожат его во время ужина у Оливье. Более того, по всему видно, что Сэлинджер не разделяет подозрений Колфилда, очень живо беседуя с актером, которого его же персонаж фактически считает фигляром.

Через несколько дней Сэлинджер отправляется путешествовать по Англии на купленном «хиллмане», едет в Стратфорд-на-Эйвоне, где катает юную леди в лодке по реке, вместо того чтобы идти в театр, в Оксфорд, где слушает вечерню в кафедральном соборе, и в Йоркшир, где, как ему кажется, он заметил сестер Бронте, бегавших по пустошам. Потом он едет в Ирландию, оттуда в Шотландию, где думает поселиться. Из Лондона он возвращается в Нью-Йорк, взяв с собой свой новенький «хиллман».

И только после возвращения в Нью-Йорк[144] Сэлинджер задумывается, а был ли он совершенно искренним с Оливье. Интересно, они читали слова Колфилда о Лоуренсе? Возможно, от известия, что чета Оливье планирует приехать в Нью-Йорк и предлагает встретиться, Сэлинджеру становится еще тревожнее. Он пишет Хэмилтону паническое письмо, где оправдывается, что мнение Колфилда об актерской игре Оливье вовсе не обязательно совпадает с его собственным, и просит объяснить все это Оливье и извиниться за, возможно, причиненную обиду.

Хэмилтон выполняет просьбу, и Оливье, в свою очередь, присылает Сэлинджеру любезное письмо. 1 сентября Сэлинджер отвечает: «Рискуя оказаться вам претенциозным, если не сказать чертовски безапелляционным, я хотел бы – то есть мечтал бы – сказать вам, что лично я думаю о вашем искусстве… Я думаю, вы единственный актер в мире, который играет Шекспира с особой привязанностью, как нечто давно знакомое, словно это передавалось у вас в семье. Почти как если бы вы играли в пьесе, написанной страшим братом, которого вы полностью понимаете и самозабвенно любите. Зрелище это неповторимо прекрасное, и я совершенно уверен, что вы единственный актер, который на это способен».

Тем не менее, когда Лоуренс Оливье через Хэмилтона просит у него разрешения превратить рассказ «Дорогой Эсме – с любовью и всякой мерзостью» в радиопостановку, Сэлинджер ему отказывает. Время идет, и его сомнения по поводу Оливье лишь усиливаются. В 1983 году, через тридцать два года после «шикарного» вечера в Челси, Сэлинджер пишет письмо другу, где нелицеприятно сравнивает игру Оливье с манерой Джона Уэйна в вестерне «Самый меткий».

Отель «Риц», Вандомская площадь, 15, Париж

Конец августа 1944 года

Двадцатипятилетний Джерри Сэлинджер участвует в страшной войне. Из 3080 человек 12-го пехотного полка армии США, которые высадились вместе с ним в Нормандии, выжила только треть.

Его полк первым входит в Париж. Их окружают радостные толпы. Будучи сержантом контрразведки, Сэлинджер обязан разыскивать и допрашивать коллаборационистов. Идя по Парижу, они с другим военнослужащим арестовывают предателя, но толпа силой вырывает его у них и забивает до смерти.

До Сэлинджера доходит слух, что где-то в городе находится Эрнест Хемингуэй. Он сам писатель, перспективный автор рассказов, и твердо намерен отыскать знаменитейшего из живых романистов Америки. Сэлинджер уверен, что найдет его в «Рице», поэтому направляется на своем джипе туда. Разумеется, Хемингуэй торчит в маленьком баре[145] и уже хвастает, что в одиночку освободил весь Париж и сам «Риц» в частности.

В последнем утверждении есть малая толика правды. «Он мог говорить только об этом, – вспоминает коллега, военный корреспондент. – Он хотел быть не просто первым американцем в Париже. Он сказал: «Я буду первым американцем в «Рице». И освобожу «Риц». В действительности к тому времени, как Хемингуэй прибывает к отелю, немцы его уже оставили, и управляющий выходит к нему навстречу, похваляясь:

– Мы спасли «Шеваль Блан»!