объяснило и название “Реймс-Лаон”, и возникновение этого стихотворения в ходе работы над «Солдатом», и транслитерацию “Лаон” вместо произносимого “Лан”»[455]. Автору настоящей статьи, пришедшему своим путем к этой теме, кажется важным не столько скепсис М.Л. Гаспарова, сколько сам факт, что книга Яхонтова попала в фокус внимания коллег задолго до наших разысканий.

Спектакль Яхонтова-Поповой «был принят очень хорошо»[456]. «Если не знать, как игрался этот спектакль, а только читать текст композиции “Война”, изданный “Прибоем”, может показаться, что перед глазами гора каких-то осколков: стихи Державина и Маяковского, Хлебникова и Пушкина, сводки, приказы, цифры, инструкции, Марсель Пруст, неведомые имена военных теоретиков, “Капитал”, “Диалектика природы”, библейские псалмы… Будто разбомбили здания библиотек, церквей, военных штабов и в воздух вместе с пеплом и дымом взметнулись разорванные страницы книг.

Но когда перечитываешь этот набор текстов, вдруг становится слышимым какое-то сплетение мелодий, то тихих, то громких, то скорбных, то ликующих.

А когда путем сбора многих фактов, свидетельств, догадок восстановишь для себя общую картину спектакля, перед глазами предстает нечто подобное “Гернике” Пикассо. Огромная трагическая фреска, которую невозможно рассмотреть сразу, контрастная в своих частях, монументально-целостная в общем замысле – невиданный по социальной силе театр, замечательное по размаху зрелище.

Тогда восхитишься целенаправленной мыслью, как магнитом притягивающей к себе все эти фрагменты, куски и части. И поймешь, что пророческим в своей исторической перспективе явился спектакль “Война”», – так охарактеризовала его впоследствии театровед Наталья Крымова, автор книги о творчестве Яхонтова[457].

Особого внимания заслуживает эпилог композиции, составленный из официальных газетных лозунгов: «Тебе дадут ружье. Бери его и учись хорошенько военному делу. Эта наука необходима для пролетариев не для того, чтобы стрелять против твоих братьев – рабочих других стран, – а для того, чтобы положить конец эксплуатации, нищете и войнам не путем добреньких пожеланий, а путем победы над буржуазией и обезоружения ее <…> Крепче винтовку в руках, порох сухим на посту коммунистического будущего…» (с. 170, 171). Призыв вооружаться – логичное звено антивоенной советской пропаганды. В связи с этим вспомним первоначальную, впоследствии отброшенную концовку «Стихов о неизвестном солдате»:

Но окончилась та перекличка

И пропала, как весть без вестей,

И по выбору совести личной,

По указу великих смертей

Я – дичок испугавшийся света,

Становлюсь рядовым той страны,

У которой попросят совета

Все, кто жить и воскреснуть должны.

И союза ее гражданином

Становлюсь на призыв и учет,

И вселенной ее семьянином

Всяк живущий меня назовет[458].

Именно эта строфа дала М.Л. Гаспарову ключ к замыслу «Солдата»[459]. Логика пропагандистского текста требует подобного финала, только у Мандельштама здесь не призыв всем встать под ружье, не лозунг в повелительном наклонении, а высказывание от первого лица, самоопределение и личная тема обретения «отщепенцем» семьи в своей стране, именование которой просвечивает в словах «совет» и «союз», а «дичок, испугавшийся света» увязывает этот финал с пророчеством о светоносной грядущей войне.

«В трагической картине мира XX века, изображенной в “Стихах о неизвестном солдате”, эта строфа выглядит как остаточный элемент. Понятно, почему она осталась незавершенной и была отвергнута автором», – пишет по поводу этих стихов Э.Г. Герштейн[460]. Да, строфа была отвергнута, так как уже написанные стихи оказались о другом. Она интересна тем, что обнаруживает связь «Стихов о неизвестном солдате» с пропагандистской литературой того времени. Для сравнения приведем отрывки из стихотворения Николая Заболоцкого «Война – войне» (1937), на которое указал О. Лекманов в связи со «Стихами о неизвестном солдате»:

 Война вздымает голову с кладбища,

 Уж новая ей требуется пища.

 За 18 лет народу подросло, —

 Проходят годы, не проходит зло.

 Увы, уроки Марны и Вердена

 Позабываются. Шагая по колена

 В густой крови, война идет на нас.

 Бери ружье, готов противогаз!

………………………………………………

 В такой стране – единственной стране,

 Которая от самого начала

 Провозгласила ненависть к войне,

 Которая мужала и крепчала

 И превратилась в подлинный оплот

 Труда всемирного, где правит сам народ,

 Где о врагах своих он помнит ежечасно,

 В такой стране быть воином прекрасно!

Все стихотворение Заболоцкого (по объему почти равное «Стихам о неизвестном солдате») выдержано в духе официальной риторики, с той же топикой и тем же императивом: «Бери ружье!» Справедливости ради скажем здесь, что через 9 лет Заболоцкий, уже отбывший срок за антисоветскую пропаганду и вернувшийся в Москву, напишет одно из лучших русских стихотворений на военную тему – «В этой роще березовой…» (1946), которое вполне обоснованно ставят в один ряд со «Стихами о неизвестном солдате»[461].

О.А. Лекманов предположил, что именно «Война – войне», опубликованная в «Известиях» 23 февраля 1937 года, стала для Мандельштама ближайшим, раздражающим поводом к работе над «Солдатом», на фоне постоянных споров с Рудаковым о Заболоцком, которого Мандельштам не принимал, это предположение выглядит более чем убедительно; к этому Лекманов добавляет текущий газетный фон – многочисленные публикации об империалистической военной угрозе и постоянные призывы к писателям больше писать о грядущей войне и создавать «оборонную литературу»[462]. Напомним, что в это время вовсю шла война в Испании, которая «воспринималась как предвестие близкой революционной войны»[463], и Мандельштам был эмоционально так вовлечен в эти события, что с августа 1936 года стал активно учить испанский язык и через три месяца уже мог читать средневековую испанскую поэзию.

В феврале 1937 года Мандельштам написал «оборонное» стихотворение о танковом параде «Обороняет сон мою донскую сонь…», завершил так называемую «Оду Сталину» и вот следом, в первых числах марта, взялся за большой антивоенный и патриотический текст. Первый вариант был сразу послан в журнал «Знамя», откуда был получен ответ, смысл его известен со слов Надежды Яковлевны: «Редакция “Знамени” сообщала, что войны бывают справедливые и несправедливые и что пацифизм сам по себе не достоин одобрения»[464]. Ответ знаменательный – уже тогда было ясно, что стихи Мандельштама отличаются от «оборонной литературы» не только стилистически, но и по сути, хотя, казалось бы, топика в них задействована та же самая.

Отличительное свойство великих произведений искусства, к числу коих несомненно принадлежат «Стихи о неизвестном солдате», состоит в том, что они забывают о поводах своего появления и наполняются будущим, так что смыслы их не утрачиваются, а наоборот, прирастают со временем. Но отрыв стихов от