— Я скажу о тебе повелителю правоверных в честь нашего давнего знакомства. А сейчас я тороплюсь. Мир тебе, достойный поэт.

Милостиво кивнув головой, Фадл быстро вышел, не обращая внимания больше ни на кого. Яхья и Абу Хиффан стояли за учителем, гордые всеобщим вниманием, а Хасан кусал губы, ему хотелось плакать. Кто-то сказал:

— Привет тебе, Абу Али.

Он поднял голову. Муслим улыбался и подмигивал ему.

Когда все направились к выходу, Муслим подошел к Хасану.

— Ты, оказывается, знаешь Фадла. Откуда?

— Был знаком с ним в Басре, — коротко ответил Хасан.

— Это знакомство теперь дорого стоит, — заметил Муслим, потом хлопнул Хасана по плечу: — Инан уже несколько раз спрашивала о тебе. Ты ей нравишься. Почему ты у нее не бываешь? Пойдем к ней, сегодня у нее будет Ибрахим. Если он сложит музыку на твои стихи, ты прославишься еще больше. Может быть, халиф захочет видеть тебя и занесет в список поэтов. Тогда ты будешь получать жалованье каждый месяц и тебе не придется заботиться о хлебе насущном. Пойдем же!

Муслим мягко толкал его к выходу. Хасан шел как во сне — все случилось так быстро, что он не успел опомниться. Только выйдя с Муслимом и учениками за ворота, Хасан остановился.

— Я не пойду к Инан.

— Почему? — удивился Муслим.

Хасан молчал. Муслим, да и вообще никто не знал, что он провел у нее ночь. Это случилось месяц назад, когда у него еще оставались деньги и он особенно не задумывался о будущем. У Инан он бывал часто: делал ей богатые подарки и даже как-то спросил ее хозяина, сколько он хотел бы за свою невольницу. Конечно, у Хасана не хватило бы денег на то, чтобы выкупить Инан, и хозяин не принял его предложения всерьез.

Инан обычно пела за занавесями, но иногда, когда приходил кто-нибудь из гостей, хозяин звал ее к ним, и Хасан хорошо рассмотрел девушку. Она гораздо красивее Джинан — высокая, белокожая, светловолосая, с темными глазами. Ее привезли маленькой девочкой во время набега на земли румийцев, и нынешний хозяин купил ее дешево на невольничьем рынке. «Да, это была выгодная сделка, — не стесняясь, говорил он, хихикая и потирая руки. — Если я продам ее когда-нибудь, то не меньше, чем за сто тысяч дирхемов. Ведь я должен вернуть себе те деньги, которые я истратил на учителей музыки, грамматики, поэзии и всяких других наук!» — «Ты ведь и так нажился на ней, — возражали гости, — и, наверное, уже давно возместил все свои расходы!» Но он клялся жизнью, что Инан стоила ему целого состояния: «Я продам ее вазиру или халифу, а пока пусть услаждает своим пением моих гостей!»

В тот вечер Хасан велел Яхье и Абу Хиффану оставаться дома и учить стихи Имруулькайса и других древних мастеров — поэт не может обойтись без этого, основы всех основ его ремесла. Побродив по рынкам, Хасан зашел к Хали, но не застал его. Тогда он вспомнил, что договорился встретиться с другом у Инан.

Знакомый привратник с поклоном проводил его в зал, где обычно собирались гости. Никого еще не было. Хасан прислушался, ему показалось, что кто-то всхлипывает. Осторожно открыв дверь во внутренние покои, он заглянул в полутемную комнату. Когда глаза привыкли к темноте, он увидел диван с разбросанными в беспорядке подушками. На диване кто-то лежал. Хасан прошел дальше и увидел разметавшиеся светлые волосы.

Он тихо присел рядом и положил руку на плечо Инан.

— Кто это? — вскочила она, но, узнав поэта, села и глубоко вздохнула, потом всхлипнула. Лицо у нее было мокрым от слез и, когда Хасан потрогал подушку, на которой лежала Инан, то почувствовал, что и она влажная.

— Что с тобой?

— Хозяин избил меня, — свистящим от ненависти голосом ответила Инан.

— Как, этот кислоглазый? — почти крикнул Хасан. — Как же он посмел? За что?

— Мне подарили рубиновый перстень, и он захотел взять его себе, а я не давала. Тогда он набросился на меня и избил своим хлыстом. Клянусь жизнью, я этого никогда не забуду. Пойду к судье и попрошу продать меня кому угодно и за любую цену — тогда уж ему не удержать меня! Вот, смотри!

Инан засучила рукав, и Хасан увидел на ее белой руке вспухшие красные рубцы.

— Не плачь, Инан, — сказал он, чувствуя, как перехватило горло жалостью и желанием. — Послушай лучше мои стихи:

Заплакала Инан, и потекли ее слезы,

Как отборный жемчуг, стекающий по нитке…

Инан всхлипнула еще раз и неожиданно сказала, подхватив ритм:

…Пусть у того, что избил ее, безвинную,

Отсохнет десница, схватившая бич.

— Видишь, любовь моя, ты уже утешилась, — обрадовался Хасан.

Взяв руку Инан, он ласково погладил ее и хотел поцеловать, но она, вырвав руку, шепнула:

— Когда гости разойдутся, выйди вместе с ними, а потом незаметно возвращайся и иди к двери. Тебя встретит моя служанка и проводит ко мне. Можешь ее не опасаться — она скорее даст вырвать себе язык, чем выдаст меня!

Тогда, расставаясь с Инан уже под утро, он дал ей слово, что будет часто приходить. Даже завел разговор о том, чтобы собрать денег и выкупить ее у хозяина или выкрасть, но она только смеялась: денег у него мало, настоящих друзей нет, и даже если он украдет ее, где они будут жить? Хасан даже подумал об Али-Пахлаване и намекнул ему на то, что хочет похитить девушку, но тот лишь поднял руки к небу и назвал Хасана безбожником: «Попрана справедливость и царит зло, а этот нечестивец думает только о любовных утехах!». Увидев, что у Али надулись жилы на лбу, Хасан тихо убрался и больше не заговаривал с ним об этом.

Хасан упирался и хмурился, но Муслим взял его под руку:

— Инан любит тебя. Если у тебя сейчас нет денег — не беда. Пойдем!

Откуда-то вынырнул Хали и его постоянные спутники. Теперь уже отказаться было невозможно.

Инан встретила Хасана так, будто ничего не случилось, только бросила на него презрительный взгляд. Она ходила среди гостей, особенно часто присаживалась рядом со знаменитым музыкантом Ибрахимом из Мосула, красавцем и весельчаком. Рубиновый перстень сверкал у нее на пальце. Подойдя к Хасану, Инан показала ему перстень и повернула голову, чтобы он смог увидеть тяжелые рубиновые серьги. Хасан пожал плечами:

— Сейчас мои руки сухи, — сказал он, — послушай, что я тебе скажу:

Что прикажешь делать влюбленному,

Которому достаточно от тебя капли любви?

Инан не задумываясь ответила:

— Простим этого несчастного,

Ведь с него ничего не возьмешь, хоть сдери с него шкуру.

Все засмеялись, а Инан продолжала:

— Теперь ты можешь умереть, ведь я сказала о тебе стих,

Гордись же и влачи гордо свой плащ — память о тебе будет жить вечно.