В довершение ко всему Тот, Кто Был, Хуп, Молекула и Кинки в конце концов образовали квартет не разлей вода; не пропуская ни одного вечера, они отправлялись на абстрактную охоту, в которой мир был добычей. Хуп никого не предупреждал об этих прогулках, и я знаю, что поэта Бласко это огорчало, полагаю, и Мутиса тоже, хотя никто не говорил об этом, и я, конечно, тоже, потому что мы были распустившимся утком, срезанным под корень заговором, и наша прежняя шайка собиралась в полном составе только иногда, по воле случая, когда мы приходили куда-нибудь и случайно встречались там с этой четверкой: они очень смеялись чему-то своему и говорили какими-то своими тайными намеками, которые для нас, остальных, казались загадками, и это ранило нас еще больше.

Даже на последних дискотеках Тот, Кто Был не переставал быть тем, кто он есть:

— Сегодня Верховное Существо действует с размахом: оно сделало так, чтоб сто семнадцать алжирских пастухов погибли в руках фундаменталистов, сделало так, чтоб поднялись цены на молоко и чтобы мексиканская певица-алкоголичка записала новый ужасающий диск, наряду с еще несколькими миллионами деталей того же пошиба. Завтра ему взбредет в голову сбить самолет, вызвать землетрясение и сделать так, чтоб индийская девочка наступила на ядовитую змею, наряду с еще несколькими миллионами происшествий, потому что Верховное Существо тяготеет к тремендизму. Теологи говорят, что все это соответствует необходимости поддерживать таинственное равновесие, непонятное ничтожному человеческому уму, потому что люди чересчур мелочны и им не хочется, чтоб их похоронила снежная лавина или сожрала акула; но беспокоиться не о чем, говорят теологи, потому что Верховное Существо хорошо управляется со своим делом — распределять с доставкой на дом гармонию и хаос, рутину и катастрофы, но знаете, что я вам скажу? — (И он смотрел на нас пристально, на одного за другим, и все мы отрицательно качали головой.) — Нет? Ну, это очень просто: когда я выпью еще два стаканчика, я отправлюсь в «Гарден», на тот случай если вдруг завтра Верховному Существу вздумается остановиться взглядом на мне и оно включит меня в одну из этих трагических судеб, в одно из этих убийств, необходимых для поддержания божественного ужаса во вселенной, конечно, но очень неприятных в личностном масштабе. А теперь я прошу вас, кабальеро, чтоб вы были столь деликатны, что пригласили бы выпить этого бедного трубадура, поющего перед вами кровавые деяния Бога.

(И мы приглашали его, разумеется, потому что Тот, Кто Был был щедр на слова, но скуп на карман.) (И потом мы все шли в «Гарден».) (А я думал о Марии.)

Как вы, должно быть, знаете (ведь город полон афишами), в «Оксисе» каждый год организуется костюмированный праздник, и мы, само собой, ходим туда в полном составе.

Некоторые люди (психиатры и так далее) уверяют, что костюм почти с научной точностью раскрывает все закоулки подсознания, и я этого не отрицаю (кто знает, быть может, есть такие, у которых душа отравлена тоской оттого, что им не суждено было родиться пещерным человеком или индийцем-апашем), но в моем случае я год за годом прибегаю к единственному костюму, какой у меня есть: это что-то вроде костюма волшебника Мерлина. (Туника со звездами, остроконечный колпак со звездами, палочка со звездой на конце, борода цвета звезд.) Мне сшила его Йери пять или, может быть, шесть лет назад, на нем есть несколько дырок, прожженных сигаретой, и он немного потерт внизу, от бороды чудовищно жарко, но мне трудно было бы появляться на празднике в «Оксисе» в другом обличье, потому что я привык к этому ежегодному преображению и мне нравится под защитой своей почтенной внешности тыкать девушкам своей волшебной палочкой в лоб или в плечо, а они обычно воспринимают это хорошо, особенно те, костюм которых имеет какое-нибудь отношение к эзотерике.

Костюмированный праздник — это одно из главных событий года для нас, и я всегда жду его со странной надеждой, потому что это что-то вроде путешествия на планету, населенную колдуньями в декольте, марсианами, мускулистыми вампиршами, эфирными вдовами, обернутыми в кружево… В течение нескольких часов никто там не бывает тем, кто он есть на самом деле, потому что происходит массовое искажение личности, а это всегда рождает ожидания в тех, кто от природы склонен к ожиданию, и эта надежда на коллективное отчуждение становится причиной того, что ждешь экзотических случайностей: что — ну, не знаю — пойдешь в уборную, а тебе на шею бросится фея-кокаинистка, которой каждую ночь снится смерть, скажем к примеру. (Или что юная особа, одетая пантерой, решит проглотить живьем волшебника Мерлина, — в качестве еще одного примера.) (И так далее.) (В общем, иллюзии, они бесплатны.)

Поскольку у меня в голове были подобные фантазии, я позвонил Марии, рассказал ей о празднике и спросил ее, не хочет ли она пойти. Она сказала, что не уверена, что ей не нравятся праздники, и это в глубине души принесло мне облегчение, потому что на ночных скоплениях всегда лучше быть браконьером, чем иметь при себе вагину, так сказать.

— Что ты наденешь, старина? Костюм со звездочками?

Хуп сказал мне, что Тот, Кто Был собирается пойти на праздник. И Кинки. И Молекула тоже. И это не пришлось мне по вкусу, потому что было еще одним проявлением их вторжения на наши территории, еще одним надругательством над нашими символами. (Но таково было положение вещей: как на закате Римской империи.)

— Ты как пойдешь, приятель?

— Я тебе уже сказал. В костюме Мерлина.

— Нет, это я знаю. Я спрашиваю тебя, что ты собираешься принять.

Я собирался принять экстази, он лучше всего подходит для подобных случаев, потому что поддерживает тебя на ногах и, если повезет, дает тебе душу архангела, а кроме того, делает так, что все женщины выстраиваются в твоем воображении в определенной иерархии: бесплотные и толстые, молодые и увядшие, чокнутые и задумчивые… (И в этом состоит хорошая отправная точка игры.) (Хотя иногда это плохой конечный пункт.)

— Я тоже собираюсь принять экстази, но только жидкий.

— Жидкий? Но это же не MDMA, a GHB.

— А какая проблема с GHB, приятель?

Как вы знаете, проблема с этим веществом заключается в том, что если ты немного переборщишь с дозой, оно может вызвать у тебя гипертермию, как в скороварке, и иногда довести тебя до временной комы — временной, но все-таки комы, — а это может понравиться только любителям комы. Я это знаю, потому что Галеоте, один мой товарищ по комиссариату, занимающийся отправкой в лабораторию изъятой контрабанды, рассказывает мне, какие из курсирующих у нас средств содержат наибольший процент чистого вещества, какие — фигня, и какие препараты переходят границы осторожности по уровню токсичности, хотя эту информацию нужно постоянно обновлять, при естественной неравномерности в поставках сырья, влияющих на конечное качество продукта, подверженного игре случая и замене суррогатами… (В общем, это рынок.)

— Но я собираюсь принять его.

(Ладно, очень хорошо.)

…И наконец, настала суббота великого маскарада, ночь, в которую сердце надевает пелерину с бубенчиками и начинает весело скакать у нас в груди, как будто вместо сердца там — нервный акробат. Потому что это ночь, когда наша личность и наше сознание остаются пленниками в холодильнике, завернутые в фольгу, а мы выходим на улицу, превратившись в шейха в пышной накидке и с блестящим ятаганом, или в грудастую медсестру, или в самого волшебника Мерлина, в костюме с серебряными звездами, что блестят как настоящие, когда их заливает свет вращающихся прожекторов.