— А то! — кивнул Эдик. — Так у вас тут еще и Древний Египет есть?

— Темнота! — вздохнул Лисипицин. — Ну какая тебе разница, что у нас есть? У нас все есть, кроме одного!

— Чего? — наивно поинтересовался шеф.

— Порядка! — недовольно сказал Рудольф Адольфыч. — Надо, чтобы все по струнке ходили! С нашим народом по-другому нельзя.

— Это точно, — закивали бандиты. — Давно пора!

— Я бы таких, как Шлоссер и Евстигнеев, за решетку посадил! И лесника с ними заодно, чтобы воздух чище стал.

— Ага! — подобострастно захихикали бандиты.

— Братцы! Вспомнил! — воскликнул вдруг Эдик и перешел на шепот: — Этот Шлоссер картошку в золото превращает! Сам видел! Может, поймать его и заставить, чтобы он мешка два для нас соорудил?

— Это все потом, потом, — поморщился Лисипицин, — сейчас главное — что? Установить слежку за домом Шлоссера. На тот случай, если он попрет сундук в администрацию. Но он, гад, хитрый, может и не потащить. Тогда дождемся, когда механика не будет дома, и вытащим сундук сами.

— Погоди, командир, — остановил его Серый, — я не врубился. Если он потащит сундук, то что делать-то? За ним идти?

Лисипицин закатил глаза. Затем посмотрел на Эдика:

— Как ты с ними работал?

— А что, нормально, — пожал плечами шеф. — Никаких проблем.

— Они ж тупые, как сибирский валенок! — взвыл Рудольф Адольфыч.

— Ты это… Фильтруй базар, — нахмурился Эдик. — Кто тебе сказал, что сибирские валенки тупые? У них носы заостренные, сам видел! Это наши, свойской валки, с тупыми носами делаются.

Лисипицин оторопело выслушал его и тяжело кивнул головой.

— Хорошо. Значит, так: если Шлоссер потащит сундук в администрацию, этот сундук надо культурно отобрать. Понятно?

— Вот теперь все ясно, — облегченно вздохнули бандиты, — а то говоришь какими-то загадками. Мы пацаны конкретные. Любим конкретный базар. И это… По тыкве ему можно врезать?

— По тыкве? — Лисипицин мечтательно расцвел. — Можно! Да-да, — добавил он сладким голосом. — Можно и даже нужно!

— Вот это по-нашему, — оживились братки, — а то все непонятки какие-то. А сейчас чего делать?

— Спать надо идти, — сказал Рудольф Адольфыч, — сил набираться. Мне еще село мести… Это вам — лафа, дрыхни, сколько хочешь!

Вскоре они распрощались, и бандиты, надев клобуки, двинулись к Маланье. По дороге они наткнулись на стайку лесных чертей. Те промышляли что-то в курятнике, но, увидев процессию в клобуках, до смерти перепугались.

— Попы! Попы идут! — завизжали они и бросились врассыпную, унося добычу: двух откормленных кур и матерого индюка.

Правда, индюка они по дороге выронили, и птица, отряхнувшись, направилась домой, оскорбленно ворча и сердито оглядываясь. Ни Эдик, ни бандиты уже не чувствовали ни испуга, ни даже удивления. Ими овладело чувство какого-то безразличия.

Только Серый презрительно бросил:

— Глядите-ка, черти!

— Мы сами черти, — отозвался Эдик и с невольным уважением подумал о рогах.

— Слышь, пацаны? — неожиданно отозвался Колян. — А в аду истопникам хорошо платят?

— А ты что, устроиться хочешь? — лениво поинтересовался Эдик.

— А что такого-то? — пожал плечами Колян. — Работа нормальная, эксклюзивная. Наверняка в валюте получают!

— Тебя не возьмут, — возразил Серый, — у тебя рога не подходят. И у Толяна не подходят — у него бараньи. Вот шеф — это как раз то!

— А ты вообще однорогий, — обиделся Колян, — молчал бы уж!

— Это я однорогий? — возразил Серый и стащил клобук. — Смотри!

Эдик глянул на Серого и обалдел. Мало того что срубленный рог отрос снова. Прямо на лбу вырос еще один, хоть и короче других, но зато необыкновенно острый даже на вид.

— Видали? — гордо сказал Серый и снова надел клобук.

— Ну ты теперь точно черт! — выдавил Эдик. — За три-то рога тебе в аду сразу сержанта дадут! А может, и лейтенанта!

Возле Маланьиного дома братков дожидался четвероногий петух. То ли на стреме стоял, то ли готовился кукарекать. Скорее всего, второе, потому что он беспокойно ходил по поленнице и время от времени клекотал, прочищая горло. Однако клекот выходил неубедительным, петух озадаченно мотал башкой и снова ходил. Его встопорщенные перья поредели, и вообще, после взрыва в туалете он выглядел неважно.

Увидев приближающихся братков, петух что-то неразборчиво гаркнул и метнулся в ближайшие кусты.

— Здорово я его укротил? — самодовольно спросил Эдик, открывая калитку. — Будет знать, тварь пернатая, на кого баллон катить!

Тут Эдик вспомнил грустную предысторию этого события и процедил сквозь зубы:

— А ты, Серый, если еще раз носки в стакан засунешь, заставлю сожрать. Усек?

— Ясно, шеф, — без особого испуга отозвался Серый.

В комнате бабки горел свет. Когда братки вошли в избу, она выглянула и, увидев Серого, изменилась в лице.

— Что-то ты, дружок, весь рогами изошел? И серый какой-то!

— Я и есть Серый! — Бандит бестолково захлопал глазами.

— Во-во! — сказала старуха. — Аж синюшный стал. Может, заболел?

— У него, бабуля, кровь до башки недотягивается, — со смехом пояснил Толян, — шея больно длинная!

— А я думаю — у него вся сила в рога ушла, — возразила бабка. — Тьфу ты, разврат какой!

— А вы, бабуля, чем занимаетесь? — спросил Серый, чтобы отвлечь старуху от неприятного разговора. — Книжку читаете?

— Ага, — кивнула бабка.

— Наверно, детектив?

— «Анатомия свиньи», — нахмурилась Маланья. — Мне всяку дурь читать невместно.

— Ты, бабуля, не права! — обиделся за писателей Эдик. — Я вот однажды читал одну книжку. Хорошая книжка, зверская… — Шеф напрягся, чтобы вспомнить сюжет, но почувствовал, что все прочитанное напрочь выветрилось из головы, и поскорее прошел в комнату. — Ты, бабуля, нас часов в семь разбуди, — попросил он, — дело есть.

— Ну наконец-то, — пробурчала Маланья, — за голову взялись!

Тем временем Эдик уселся на раскладушку и задумался, глядя на то, как Серый и Колян запутались в проходе рогами, словно матерые козлы. Расцепить их удалось только после вмешательства Толяна.

— Ну что, рогатая гвардия, — довольным голосом сказал Эдик, — отбой! — Он дотянулся рукой до выключателя настольной лампы и выключил свет.

И тотчас его кто-то пребольно ущипнул за нос.

— Мм-ня! — Гаркнул Эдик и ткнул кулаком в густую пахучую темь. Кулак с громким чмоком врезался в чью-то физиономию, и комната огласилась жалобными воплями: