В каждом куполе могли жить четверо, размещаясь в двух комнатах с койками, между которыми была третья – общий кубрик. Впрочем, конфигурации двух куполов оказались нестандартными, с "уполовиненным" пространством для сна. Один предназначался для совещаний, а в другом располагалась лаборатория Тани Вордени.

Я нашел археолога именно там, в лаборатории. Она продолжала вводить заметки в портативный компьютер.

Вход был открыт. Его только что прорубили лазером, и эпоксидная смесь, которой заделывали люк, пахла новой пластмассой. Нажав для приличия на кнопку, я заглянул внутрь.

– Чего тебе? – меня не удостоили даже взгляда.

– Это я.

– Я знаю, кто ты. Лейтенант Ковач. Чего тебе нужно?

– Наверное, чтобы пригласили войти.

Она перестала писать, по-прежнему избегая моего взгляда:

– Ковач, мы больше не в виртуальном мире. Я не…

– Я пришел не за этим.

Немного поколебавшись, Таня подняла глаза на меня:

– Уже интересно.

– Так я могу войти?

– Как хочешь.

Нырнув в проем, я пробрался через разбросанные бумажные распечатки туда, где сидела Вордени. Бумагу изводил ее компьютер, похожий на простую клавиатуру с памятью. Все распечатки были вариациями на одну тему: последовательности из техноглифов в сопровождении комментариев археолога.

Пока я смотрел, она прочертила через очередной набор картинок какую-то линию.

– Что-нибудь получается?

– Не то чтобы очень, – Таня устало зевнула. – Многое вообще не могу вспомнить. Придется делать кое-какие зарисовки заново.

Я остановился у края стола:

– И долго предполагаешь работать?

Она пожала плечами:

– Пару дней. Потом начну опыты.

– А сколько уйдет времени?

– На весь артефакт, на первичные техноглифы или на вторичные? Пока не знаю. А что? Костный мозг уже беспокоит?

Сквозь открытую дверь я видел огни на руинах Заубервилля. Тусклое красное зарево на фоне ночного неба. После взрыва прошло совсем немного времени. Мы находились вблизи эпицентра, и здесь должна быть неплохая подборка из таблицы элементов. Стронций-90, йод-131 и их многочисленные друзья-изотопы. Вспоминаю толпу круто навороченных харланских сирот, с энтузиазмом затеявших похожую вечеринку на подступах к докам Миллспорта. На них были жилеты из субатомарно-нестабильных элементов, в темноте мерцавшие пятнами, как шкура болотной пантеры. С таким тяжелым "вооружением" они проходили всюду, пролезая в любую щель, которую хотелось поиметь.

Помимо воли по телу пробежала судорога.

– Просто интересуюсь.

– Похвально. Должно быть, служба будет не сахар.

Я потянулся к одному из стоявших около стола складных стульев и как мог устроился на нем.

– По-моему, ты путаешь с эмпатией обычное любопытство.

– Неужели?

– Ужели. Любопытство – основной инстинкт, присущий обезьянам. А специалистов по пыткам оно просто переполняет. Не думаю, что остальные сильно от них отличаются.

– Тебе видней.

Приятно, что Вордени не отреагировала. Я до сих пор не знал, пытали ее в лагере или нет. И хотя иногда казалось, что это не имеет значения, сейчас она не дрогнула при слове "пытка". И это хорошо.

– Зачем ты так, Таня?

– Говорю же, мы больше не в виртуале.

– Конечно. Я ждал.

Вдруг она встала со своего места и отошла к противоположной стене, где стояли мониторы для наблюдения за воротами с десятка разных точек. Потом, отвернувшись, нехотя проговорила:

– Ковач, ты должен извинить мое поведение. Так случилось, что сегодня я видела смерть ста тысяч человек. Они погибли, чтобы дать дорогу этому маленькому приключению. Да, я знаю, знаю… Это не наших рукдело. Но все как-то слишком складно, чтобы не чувствовать вину. Сейчас, выходя на улицу, знаешь: ветер носит вокруг нас останки. И это не принимая во внимание смерть героев-революционеров. Тех, что ты убил сегодня утром, не моргнув. Ковач, извини… Меня учили не этому.

– Значит, не будем вспоминать тех двоих, что мы выловили из сети. О чем тут говорить?

Она ответила, не задумываясь.

– Депре и Сян только что закончили аутопсию. И пока непонятно, от чего умерли эти два человека. Никаких следов, ни травм, ничего. Можно провести клеточное сканирование, но у меня есть чувство, что оно покажет ровно столько же. То есть ничего.

Мои слова заставили Таню обернуться.

– Почему?

– Потому. Думаю, то, что их убило, могло сделать с ними все, что угодно.

Я коснулся монитора там, где мерцало изображение ворот.

– И оно не похоже на известные нам явления.

– Считаешь, что-то могло пройти сквозь ворота? Ах да: "Ночью, когда стрелки показывали двенадцать… " Слушай, их точно съели вампиры! – Таня откровенно издевалась, но я ответил совершенно спокойно, без эмоций:

– Их убило "нечто". Эти двое скончались не от старости. И у тел отсутствуют стеки памяти.

– И что? Это не может быть одним из правил игры в вампиров? Изъятие стека? Хотя… по-моему, это забава более характерна для людей.

– Не обязательно. Цивилизация, способная построить гиперпространственный портал, может оцифровать все, что угодно.

– Нет доказательств.

– А здравый смысл?

На лице Вордени снова появилось ехидное выражение.

– Какой здравый смысл? Тот, который тысячу лет назад говорил, будто Солнце вращается вокруг Земли? Тот, к которому совсем недавно апеллировал Богданович, предлагая теорию узловых пунктов? Ковач, думаешь, здравый смысл антропоцентричен? Но он определен вполне конкретными допущениями. В предположении, что некая модель справедлива для человека, она должна работать в технологически развитом обществе разумных тварей всякого рода.

– Я слышал подобные речи.

– Не ты один. Бытие определяет сознание – это идеология массы. К чему кормить людей сложными теориями? Но что, если в марсианской морали нет места для смены тела? Ковач, ты хотя бы думал об этом? Что, если смерть означает твое, внутреннее отрицание жизни? Что, если не имеешь права вернуться, даже если можешь?

– В технологически развитой цивилизации? В культуре, освоившей звездную навигацию? Вордени, да это чушь собачья!

– Нет, такова существующая теория. Функционально-ориентированная этика хищника. Ферер и Иосимото из Брэдбери. К настоящему времени почти нет доказательств обратного.