Войдя в ванную, я наполняю ванну, щедро добавляю в воду одно из масел и какую-то пену. Снова заколов волосы на темени, я залезаю в ванну и утопаю в жидкости по плечи. Райское наслаждение!

В голове у меня начинает крутиться фильм про мой праздник, с момента прихода гостей и до того момента, когда все разошлись. Мне просто не терпится обсудить с Адамом все, что сегодня произошло. Я хочу знать его мнение обо всем – о том, что Кирин ждет близнецов, о внезапном появлении моей матери… Хочу знать, что он на самом деле чувствует из-за решения Джоша не ехать в Нью-Йорк. Но связь Марни и Роба затмит все остальное, и я ощущаю укол гнева – надо же, они все-таки испортили конец праздника, моего праздника, который во всех прочих отношениях прошел замечательно. Может, об этом Адам и спорил с Нельсоном, когда я их видела? Может, он рассказал ему насчет Роба? Нет, он не мог, он тогда еще не знал. Клео ведь только потом с ним говорила? Я пытаюсь во всем этом разобраться. Веки у меня тяжелеют от умственных усилий.

Я просыпаюсь оттого, что вода почти остыла. Ничего толком не соображая, быстро сажусь в ванне, пузырьки пены взмывают по бокам. Сколько я спала? Выдергиваю затычку, слышу клекот и побулькивание воды, уходящей в слив. Звуки слишком громко раздаются в безмолвном доме.

Когда я вытираюсь, по телу пробегает дрожь. В мозгу упорно шевелится одно воспоминание. Дело в том звуке, который меня разбудил. Да-да, на самом деле меня разбудил рев мотоцикла на улице. Я замираю, полотенце так и остается натянутым на спину. Это же не Адам, верно? Он бы не укатил на своем мотоцикле – по крайней мере, среди ночи.

Обмотавшись полотенцем, я спешу в спальню, чтобы посмотреть в тамошнее окно. Виноватое биение сердца делается не таким учащенным, когда я вижу за шатром желтое свечение из его сарая. Он там, он не уехал сводить счеты. Что-то во мне призывает спуститься к нему, убедиться, что у него все в порядке, но какое-то шестое чувство говорит: не ходи, он сам придет, когда будет готов. На миг меня охватывает непонятный страх – словно гляжу в бездну. Но это просто из-за того, что я смотрю в темный и безлюдный сад.

Отвернувшись от окна, ложусь в постель. Дам ему еще десять минут. Если через десять минут не придет, все-таки спущусь за ним сама.

Я МЕДЛЕННО ВОЗВРАЩАЮСЬ ДОМОЙ в сопровождении полицейских. Они выносят мне предупреждение, но настроены доброжелательно. Советуют мне хоть немного поспать, и я говорю, что посплю, только вот скажу Ливии. Но я-то знаю, что заснуть мне после этого не удастся.

Я вхожу в дом. Предстоящие дни тяжким грузом висят на мне. Сообщить эту страшную новость всем. Сесть на самолет в Каир. Вынести ад пятичасового перелета с неотвязными мыслями о том, как совсем недавно летела Марни. И Ливия будет всхлипывать в своем кресле рядом со мной.

Оказавшись в коридоре, я иду к шкафу, нашариваю в нем свою кожаную куртку, вынимаю из внутреннего кармана футляр, полученный в турагентстве. Нам уже не нужны эти билеты. Авиакомпания предоставила нам право бесплатного перелета в Каир, вместе с Джошем, в понедельник. Это уже завтра, вдруг понимаю я. Рву футляр пополам, кидаю в мусорное ведро, которое стоит на кухне. И уже потом поднимаюсь наверх.

Ливия спит на неразобранной кровати, завернувшись в банное полотенце. Ну конечно же, она спит, меня же не было сто лет. Я стою, глядя на нее сверху вниз, впивая все это: ее лицо, расслабившееся во сне, ее волосы, разметавшиеся у плеч, ее правую руку, согнутую в локте, лежащую выше головы, – пытаясь запечатлеть это в своем сознании, чтобы потом вспоминать, как она выглядела до того, как я скажу ей.

Я опускаюсь на край кровати.

– Ливия, – негромко говорю я.

Но она крепко спит, и вдруг я понимаю, что не в силах сейчас будить ее. Ей ведь не повредит, если она еще чуть-чуть поспит? Потом она уже не сможет спать так спокойно, больше никогда в жизни не сможет. Важнее всего сообщить ей до того, как проснется кто-то еще. До того, как кто-то где-то сообразит, что случилось, и скажет ей, прежде чем я успею сказать ей сам.

Я отхожу от кровати, раздеваюсь. Тянусь за ее плечо, чтобы выключить свет. Это движение слегка беспокоит ее, и она ворочается во сне. Сердце у меня стучит все громче, и я задерживаю дыхание, мысленно заклиная ее: не просыпайся.

Она успокаивается, и я ложусь рядом с ней и таращусь в темноту. Я чувствую жуткое, невыносимое одиночество. Меня накрывает острое желание, чтобы меня кто-то обнял, и в конце концов я тянусь к Ливии, осторожно прижимаю ее к себе. В ответ ее руки обхватывают меня, и на несколько блаженных секунд я обретаю успокоение, утешение, уют. Вот сейчас, когда мы так лежим, я могу сказать ей. В темноте, шепотом, на ухо. И держать ее в объятиях, пока она плачет. Я буду рядом с ней. Я не был рядом с Марни, когда она нуждалась во мне больше всего. Но я буду рядом с Ливией.

– Ты что-то долго был в сарае, – бормочет она.

– Прости.

– Я не собиралась засыпать.

– Неважно. Ты вымоталась.

В темноте ее рука нашаривает мое лицо, проводит по морщинам.

– Ты тоже.

– Есть немного.

– Это был идеальный день. – Ее губы находят мои. – Спасибо тебе за все.

Мне нужно сказать ей.

– Ливия…

– Не сейчас.

Она снимает с себя полотенце и придвигается ко мне, впечатывая свое тело в мое, желая меня, и я съеживаюсь, отстраняюсь, потому что я не могу, мы не можем, не сейчас. Но мягкость ее кожи, прикосновения ее пальцев все-таки вовлекают меня в это, и в конце концов я хочу одного – забыться. Забыть то, что случилось. Пусть у нас все будет так, как всегда, пусть мы будем такими, как всегда. Какими мы больше никогда не будем. И я выкидываю из головы все мысли и думаю только о Ливии, о нас. В последний раз.

ГОЛОВА АДАМА ТЯЖЕЛО ПОКОИТСЯ НА МОЕМ ПЛЕЧЕ, а мои руки сомкнуты у него за спиной. Он безумно устал, и я даже не уверена, что его сейчас хоть что-нибудь может разбудить. Я испытываю многоликое чувство вины – за то, что уснула, не дождавшись его возвращения из сарая, и еще больше за то, что использовала секс, чтобы мне не пришлось услышать то, что он собирался мне сказать. Бедный Адам. Говоря о нем, я бы никогда не употребила слов типа «хрупкий», но сейчас в нем действительно чувствуется необычная уязвимость, и это меня пугает. Всего за один день в нем изменилось что-то важное, что-то глубинное. Собственно, я не удивлена: узнать, что у твоей дочери, твоей любимицы, роман с одним из твоих приятелей, которого ты к тому же недолюбливаешь, – это, вероятно, вообще одна из худших вещей, какие может пережить мужчина. Если бы только он узнал об этом не на моем празднике…

Но тут я вдруг понимаю: он же пребывал в напряжении еще до того, как началась эта пресловутая вечеринка. Когда же он узнал? Я мысленно перебираю события прошедшего дня. Он был в отличном настроении, когда мы с ним проснулись вчера утром, и за завтраком чувствовал себя прекрасно. Потом я уехала с Кирин и Джесс, а он остался с Джошем. В какой-то момент он поехал в город, якобы за подарком для меня, а вернулся не с подарком, а с мигренью. Днем он позвонил своим родителям, но, кажется, не говорил с ними ни о чем важном. Он раздраженно отреагировал на приход Эми, а до этого говорил с Нельсоном и казался очень расстроенным. В его поведении за это время слишком много всяких странных мелочей, которые никак не вяжутся с его характером. И что он, собственно, хотел мне сообщить, когда мы с ним оказались вдвоем в саду, еще до начала праздника? Он хотел рассказать мне про связь Марни и Роба? Если да (мне не приходит в голову, о чем еще он хотел бы мне поведать), то он, видимо, узнал об их связи, пока был в городе.