Барбара оказалась самым «способным» из проводников. Ее восприимчивость была так велика, что Рейнхард поражался разнообразию пространств, которые она пересекала во время «странствия». Но он не мог позволить себе бесцельные перемещения, пусть даже вызывающие экстаз и предпринятые для достижения чистого кайфа. Он искал реальность, из которой был изгнан Вицлебеном...

Спустя примерно полтора часа тело Барбары впервые зашевелилось. Женщина лежала голая, чтобы одежда не стесняла движений и не мешала Дресслеру массажировать кожу. Теперь настоятель увидел необычную игру мышц, совершенно не затрагивавшую застывшего лица. То, что он вначале принял за судороги, было попыткой свернуться в кольцо, но этому препятствовали кости скелета.

В результате тело перекатилось на живот и продолжало волнообразно извиваться. Мелкие порезы, по-видимому, не причиняли ему боли. Пот обильно сочился из пор, отчего тело стало скользким. Оно проползло несколько метров приблизительно так, как это делает змея, – без помощи рук и не отталкиваясь от земли ногами. Да, больше всего его движения напоминали конвульсии обезглавленной змеи или сжигаемого червя. Казалось, что кости размягчились и изгибались под резиновой кожей, но так только казалось. Выпученные глаза Барбары не мигали и смотрели только прямо перед собой. Из красноватой щели рта высовывался сильно удлинившийся и очень тонкий язык...

Дресслер наблюдал за этими метаморфозами с интересом исследователя. Он почти догадывался о том, что происходило с сознанием Барбары в эту минуту. Тело-змея добралось до вертикального участка стены в тупике расщелины, потыкалось в нее головой, оставило обильные следы слюны на камне и поползло обратно, чтобы снова надолго замереть у ног настоятеля... Кожа Барбары была покрыта множеством мелких порезов и ссадин, особенно сильно пострадала грудь. Это не добавляло привлекательности последней любовнице Дресслера, но она уже и не интересовала его в этом качестве.

Он попытался установить связь с проводником. Для этого ему пришлось настроиться на его специфические вибрации. Вначале он вошел в контакт с телом, ощутил даже легкий болезненный зуд на своей груди и животе, но на соответствующем уровне сознания была каверна, пропасть, черный коридор, из которого еще никто не возвращался таким, каким был прежде. Дреслеру уже приходилось «встречать» преображенных странствием – безумие делало их абсолютно непригодными для жизни.

Он «погрузился» в каверну, постепенно утрачивая ориентиры прежней реальности. Там, где предстояло странствовать Дресслеру, существовали лишь эманации запредельных существ, и оттуда же иногда излучались чувства, для которых в человеческом языке пока не было придумано названий... С некоторого момента Рейнхард осознавал себя как бы в двух слоях жизни: в грубом, отягощенном материей и набором более-менее стабильных форм, и безликом, многомерном слое Лоа, где не было никаких физических преград.

В первом слое осталось его тело. Оно находилось в безвыходной пространственно-временной ловушке, для которой и были предназначены его органы чувств. Здесь было намертво зафиксировано его восприятие, но теперь информация не достигала мозга.

После долгого периода неподвижности Барбара (вернее то, что выглядело как Барбара,) встала на четвереньки и начала облизывать лицо Дресслера пересохшим шершавым языком. Он никак не реагировал на эту сомнительную ласку – его лицо было просто частью оболочки, утратившей прежнее значение. Потом Барбара присела и по-собачьи помочилась. В другое время это показалось бы Дресслеру отвратительным; теперь же для его расслоившегося сознания не существовало уродства или красоты...

Он окончательно оставил свое тело. Оно было весьма уязвимым, однако вряд ли что-нибудь угрожало ему в ближайшие пять-шесть часов. Все равно мясу предстояло разложиться. Прах настоятеля принадлежал Сумеречной Зоне.

Самого Рейнхарда уже было некому вернуть из «странствия», но он нисколько не переживал о брошенной старческой плоти – на этот раз он и не собирался возвращаться.

* * *

Многолетние сумерки подходили к концу. Теперь Дресслер знал, какой ценой достигается подлинное освобождение. Ему было открыто почти любое сознание, почти каждый мозг, не исключая животных. Он мог воздействовать на мертвую материю, и в его распоряжении была безвременная вечность. Он искал бастарда Рудольфа в Менгене 2030 года, но тот бесследно исчез.

Настоятель Дресслер обнаружил его почти на том же месте несколько веков спустя.

Семя – к зародышу.

Зародыш – к ростку.

Росток – к листьям.

Листья – к цветку.

Цветок – к летящей пыльце.

Пыльца – к мечте о жизни.

Жизнь – к будущему.

Будущее – к страданию.

Эдгар Ли Мастерс

...Ради чего нас послали в путь,

Ради Рождения или Смерти?

Томас Стернз Элиот. Паломничество волхвов

Его окружали абсолютная темнота с температурой погреба и воздух, остававшийся неподвижным несколько сотен лет. Все запахи давно исчезли; вся органика распалась; атмосфера стала стерильной и мертвой. Рудольф выдохнул в нее миллионы микроорганизмов, находившихся в его легких вместе с воздухом, который он вдохнул еще в Храме Восьмого Неба.

Если бы Руди владел «психо» и мог прозондировать окружавшее его пространство, он понял бы, что находится в глухом каменном мешке, а над ним нагромождены тысячи тонн базальта, причем весь могильник представляет собой гигантскую перевернутую пирамиду с вершиной, погруженной в земную кору. Пустоты вблизи основания представляли собой подвалы бывшего доминиканского монастыря. Трудно было вообразить себе природный катаклизм, в результате которого появилось это странное образование. Преображение рельефа планеты было следствием последней тотальной психотической войны...

Но наследственная сила Хаммерштайнов ушла безвозвратно, и Руди принялся исследовать свое чистилище, выставив перед собой руки. Он сделал несколько шагов и наткнулся на абсолютно глухую стену, загибавшуюся над ним низкой аркой. Зомби ощупал себя и обнаружил, что одет в тот же костюм. При нем остались даже музыкальная шкатулка и револьвер, спрятанные во внутренних карманах.

Он не был подвержен клаустрофобии, равно как и последствиям абсолютной изоляции. Положение погребенного заживо не пугало его; при отсутствии выхода он просто ожидал бы полной остановки дыхания, а затем и мышления.

Теперь у него оказалась бездна времени, и спешить было явно некуда. Медленно пробираясь вдоль стены, он размышлял о том, можно ли считать мертвым существо, которое дышит? Не дышит, но двигается? Не двигается и не дышит, но осознает себя как нечто неподвижное?.. Граница между жизнью и смертью представлялась ему размытой.

Руди снова вспомнил о Гуго. Что отличало его самого от законного сына Хаммерштайна, кроме степени распада клеток тела? Он знал – что, но этого было мало, чтобы преодолеть собственную запрограммированность. Иерархия и многослойность управляющих программ казались чудовищными и поражали воображение – начиная с генетического кода ДНК и заканчивая не отличающимися особым разнообразием реакциями на внешние раздражители... Все это приводило к выводу о человеческой неполноценности, но иногда неполноценность оборачивалась превосходством.