– Вы не трус, Константин, вы обычный подлец, – устало сказал я, даже не пытаясь опровергать его вранье, и допил коньяк.

– Подлец? Я не подлец. Я хочу жить, и я выживаю, как могу. Есть ли в мире хоть что-то ценнее жизни, Бреннер? Нет, для каждого жизнь – это главная ценность, основа мироздания. По сути, жизнь – это само мироздание. Не будет жизни, все остальное тут же станет для вас неважным. Вы, может, скажете: честь, совесть, друзья, возлюбленные. И так далее и тому подобное. Идеалы. Но вот умрете вы с вашими идеалами и кому станет легче? Не проще ли выжить и дальше продолжать исповедовать свои принципы! Надо жить, Бреннер, любыми путями, любыми способами – надо жить. И я живу. Я могу быть щедрым, веселым, могу нравиться женщинам, но если мне будет грозить опасность, то я сам за себя. Каждое разумное существо – вещь в себе. Замкнутая система. Понимаете?

Коньяк развязал ему язык, но я Костаса почти не слушал. Мне было скучно. Еще один доморощенный философ. Жизнь его ценна, видите ли. Система в себе. Да кому он нужен? В мире вообще почти нет никого и ничего ценного и важного. Все мимолетно. А смерть внезапна и случайна. Это я прекрасно понял, побывав на своей первой войне.

На все воля святого Провидения. Как суждено, так и случится, если ты будешь выполнять свой долг. Вот и вся философия.

– Не порицайте меня, Бреннер, ведь вы ничего не знаете. Я оказался собственным заложником, и теперь пути назад для меня не существует.

Я не совсем понял, о чем он говорит, но глаза Костаса сияли нездоровым блеском, и весь его вид показался мне весьма болезненным. Поистрепался наследник в дороге, а потом скажут, что это я его так подпортил.

– Вы просто ничего не знаете, – продолжал он талдычить о своем. – Это все очень страшно! Оказалось, нужна огромная сила воли, чтобы бороться, противостоять. Не всегда выходит. Все вовсе не так, как мне обещали…

Он еще что-то говорил, объяснял, но так путано, что я вовсе перестал слушать этот пьяный бред.

– Может быть, когда-нибудь вы меня поймете…

Мы проехали еще одну станцию. На этот раз на перроне никого не оказалось. Видно, вести о странном поезде, едущем без остановок, уже дошли сюда. Но и остановить нас никто не пытался. Жалели людей. Клетчатый господин с цветастой женой, их детки, другие пассажиры – это основа государства, пусть и не слишком приглядная с виду. Рисковать гражданами недопустимо – такова имперская политика. Я это прекрасно знал, и только на этом и строился мой расчет. Никто не полезет на поезд, пока тут гражданские. Ехать оставалось пару часов.

– Глядите, Бреннер, к нам гости!

Я быстро повернул голову и успел заметить одного из солдат, плененных мной в вагоне. Они уже освободились и теперь искали своих обидчиков, но, заметив нас наверху тендера, тут же спрятались в тамбур, не решаясь напасть.

Убивать я никого не хотел, но не задумываясь застрелил бы любого, если бы пришлось. В голове у меня были только близняшки. Никому другому там места не нашлось.

– Думаете, по нам откроют огонь? – Костас чуть подался вперед, стараясь разглядеть, чем заняты солдаты в тамбуре. Он не казался испуганным, лишь заинтересованным. И пьяным он больше не выглядел.

– Вряд ли, поостерегутся. Будут охранять тамбур, чтобы мы не вернулись обратно. И по крышам не полезут. Их всего двое, даже если к солдатам присоединился кое-кто из пассажиров, все равно у нас преимущество. Мы можем спокойно расстреливать всех и каждого, кто посмеет приблизиться, сами же будем оставаться вне досягаемости их пуль.

– Будете стрелять на поражение?

– Зачем, достаточно просто отпугнуть.

Внезапно раздался громкий щелчок, и паровоз резко тряхнуло. Я потерял равновесие, но удержался, а Костас покатился по углю, грозя выпасть из тендера, и я ничем не мог ему помочь.

Костасу повезло, он сумел выставить вперед ноги и упереться в чуть выступающий край борта. Он помахал мне рукой, показывая, что все в порядке, а за его спиной мелькали деревья, сливаясь в одно сплошное размытое пятно.

Только теперь я почувствовал, что наша скорость изрядно выросла. Поднявшись наконец на ноги и бросив взгляд назад, я понял причину таких изменений.

Солдаты умудрились отцепить состав от паровоза, и теперь пассажирские вагоны замедляли ход, постепенно скрываясь вдали в вечернем сумраке и продолжая двигаться исключительно по инерции. А паровоз, напротив, заметно прибавил и несся как стрела вперед.

– Мы едем быстрее, – заметил Костас, взобравшись обратно на самый верх угольной кучи. – Значит, и на месте будем раньше.

– Да, – согласился я, – вот только теперь никто не помешает устроить нам горячую встречу. Мы потеряли всех заложников.

– И что вы планируете предпринять? – В голосе Костаса я не услышал страха или неуверенности. Он просто проявлял вежливое любопытство.

– Будем прорываться с боем!

К счастью, стрелять по своим мне не пришлось. Да я бы и не стал бить по людям, постарался бы отпугнуть.

Около часа нас не тревожили. Видно, солдаты еще не успели добраться до ближайшей станции и сообщить об инциденте. И пока передали сообщение по инстанциям дальше, да пока там отреагировали… За это время мы проехали большую часть оставшегося пути, изрядно прибавив в скорости, освободившись от вагонов.

Машинист выглянул из будки и с любопытством поинтересовался судьбой остального состава, но я уверил его, что волноваться не о чем, так и должно быть. Машинист неопределенно покачал головой, обоснованно сомневаясь в моих словах, поправил фуражку, которую чуть не унесло порывом ветра, и вернулся в будку. Больше он оттуда не показывался.

К вечеру небо затянуло тучами, собирался дождь. Я изрядно проголодался. С Костасом мы больше не разговаривали, каждый предавался собственным размышлениям под размеренный перестук колес.

Местность вокруг была мне знакома. Хоть я городской житель, но и окрестности города в свое время изучил. До Фридрихсграда оставалось совсем недалеко, и я не сомневался, что встречу нам организовали жаркую. Поэтому действовать надлежало на опережение.

– Константин Платонович, собирайтесь, наша остановка!

Железная дорога здесь шла в гору, и паровоз чуть сбавил скорость. Мы вернулись в конец тендера и спустились по лесенке, оставшись стоять на узких нижних ступенях.

– Прыгайте, мы сходим! – приказал я.

Костас смотрел на мелькавшие под ногами шпалы, сомневаясь, стоит ли совершать этот опасный прыжок, но я приставил револьвер к его боку, чтобы наследник думал побыстрее. Собравшись с духом, он глубоко вздохнул и прыгнул, удачно приземлившись.

Мое приземление вышло более жестким. Я едва не отбил ноги, упал и прокатился по земле, а потом лежал еще с минуту, приходя в себя. Паровоз умчался вперед, не заметив потери последних пассажиров.