Немецкая группа играла большую роль в Государственном совете. При Николае I 19 из 134 его членов были балтийскими немцами. В 1906–1917 гг. из 202 сановников, входивших в него, 54 носили немецкие фамилии, то есть более четверти, если же учитывать только неправославных немцев, то и тогда их получается немало – 12,1 %. Очевидное «немецкое засилье» обнаруживалось в самом ближайшем окружении последнего российского императора: накануне Первой мировой войны в свите насчитывалось более 20 % немцев по этническому происхождению (37 человек из 177), количество же немцев-лютеран в придворном штате колебалось от 17 % (для первых чинов) до 6,4 % камергеров. Т. е. почти за двести лет (во всяком случае, начиная со времен Елизаветы Петровны) количество немцев в «высших сферах» принципиально не уменьшилось.

Ну и, наконец, в царствование Николая I немецкое доминирование несомненно в руководстве политической полиции империи – Третьего отделения. Некоторые исследователи даже утверждают, что при А. Х. Бенкендорфе и Л. В. Дубельте «III Отделение выражало интересы по преимуществу привилегированной этнической группы внутри правящей элиты – „русских немцев“» и представляло своего рода «штаб… „немецкой партии“» (О. А. Проскурин).

Комментируя немецкий вопрос в одном из писем 1864 г., Ю. Ф. Самарин предложил такой мысленный эксперимент: «…вообразим группу ирландцев, представляющих Англию в Париже, Вене, Берлине и Петербурге, командующих, по меньшей мере, половиной английских полков, занимающих треть важнейших должностей во всех сферах общественного назначения, склоняющих короля внушать чистокровным англичанам, что напрасно они считают себя созидателями и хозяевами Британской империи и что, прежде всего, в Ирландии, Индии, Австралии англичанин – всего-навсего иностранец. Добавим, чтобы заставить себя слушать, те же самые ирландцы не забывают намекать властям, что чем меньше дорожишь страной, тем больше чувствуешь свою пригодность к служению династии вопреки всему на свете. Что на этот счет могут думать англичане?»

Раздражали русское дворянство и те привилегии, которые «наемники» имели в Прибалтике и о которых «хозяевам» приходилось лишь мечтать. Самарин остроумно сравнил два государственных документа о вербовке на службу русских и остзейцев в 1734 г. В первом случае это выглядит так: «Подтвердить новыми крепчайшими указами, чтоб все к службе годные недоросли и молодые дворяне сысканы и при армии, артиллерии и флоте определены были». Во втором: «Публиковать пристойными указами, чтоб в Лифляндии и Эстляндии из дворянства и купечества охочих в службу военную принимать». Почувствуйте разницу! По сути, власть в остзейских губерниях сосредоточивалась в органах местного дворянского самоуправления (ландтагах). В управлении, делопроизводстве, культуре и образовании безраздельно царил немецкий язык. Господствующей религией являлось лютеранство. Русские губернаторы обязаны были строить свою служебную деятельность на основе уважения привилегий и прав немецкого дворянства. Принятые ландтагами решения по сословным делам не подлежали утверждению со стороны губернских властей и сообщались им только для сведения. В губерниях внутренней России «рыцари» получали те же права, что и русские дворяне, зато последние правами немецких дворян пользоваться не могли (если только их фамилии по согласованию с ландтагами не были внесены в местные «матрикулы» – дворянские родословные книги). Де-факто (а отчасти и де-юре) в крае могли иметь силу лишь законы, специально для него изданные, а из российских только те, распространение которых на Прибалтику особо оговаривалось.

Напомню, что русское дворянство до Жалованной грамоты 1785 г. вообще не имело своего самоуправления, а когда последнее возникло, то оно не шло ни в какое сравнение с немецким, по структурированности, правам и возможностям воздействовать на власть. Благодаря немецкому влиянию при дворе и в администрации, а также хорошо налаженному подкупу русской знати (один из способов – внесение имени того или иного «нужного человека» в «матрикулы») и чиновников, остзейцы успешно отбивали атаки русских дворян, недовольных этим очевидным неравноправием. Как только при Екатерине II русские дворяне обрели значительное политическое влияние, они тут же предприняли атаку на немецких собратьев по благородному сословию. В 1782–1786 гг. Екатерина формально отменила особый статус остзейских губерний и «слила» их с остальной империей. Но уже в 1796 г. Павел I снова восстановил его в полном объеме. При Александре I и Николае I привилегии «рыцарей» соблюдались неукоснительно. Особенно следил за этим Николай, который, по свидетельству М. А. Корфа, в начале 1839 г. высказался на сей счет следующим образом: «Что касается до этих привилегий, то я и теперь, и пока жив, буду самым строгим их оберегателем, и пусть никто и не думает подбираться ко мне с предложениями о перемене в них, а в доказательство, как я их уважаю, я готов был бы сам сейчас принять диплом на звание тамошнего дворянина, если б дворянство мне его поднесло».

Проживавшие в остзейских городах (например, в Риге) русские купцы также были дискриминированы по отношению к немецким бюргерам и фактически не могли участвовать в работе муниципальных органов. Так, в Риге до 1877 г. избирательное право «отстраняло от участия в политической жизни всех не являвшихся немцами»; русские до того же периода «играли в жизни Риги лишь маргинальную роль. Узкой прослойке солидных купцов и лиц свободных профессий… было запрещено принимать участие в политической жизни города, и, за исключением некоторых высокопоставленных чиновников, этот небольшой круг не оказывал никакого влияния на культуру и общество Риги»; по свидетельству современника, «чиновники не знали, что в городе имелись русские»; даже в 1880 г., «в то время как немцы и латыши имели в своем распоряжении сотни союзов самого разнообразного толка, в рижской адресной книге… насчитывалось только 7 русских союзов, преследовавших почти исключительно благотворительные цели» (У. фон Хиршхаузен). И это при том, что русских в Риге вообще-то было не так уж мало: в 1867 г. – 25 % (немцев – 42 %, латышей – 24 %).

В годы «Великих реформ», несмотря на мощную публицистическую антиостзейскую волну в русской прессе, никаких существенных перемен в данном вопросе не последовало. Перелом (хотя отнюдь не «коренной») произошел только при Александре III, но об этом мы поговорим немного позже.

Происходило русско-немецкое противостояние и в сфере науки и культуры. Всем памятно столкновение М. В. Ломоносова с академиками-немцами, закончившееся его поражением. Историографическую дискуссию Ломоносова с норманнизмом (подчеркивание германского происхождения первых русских князей пришлось очень кстати ко временам бироновщины), основоположники коего (Г. З. Байер, Г. Ф. Миллер, А. Л. Шлецер) были, все как на подбор, «германцами», его стремление найти славянские корни древнерусской государственности также невозможно понять вне контекста борьбы между русскими и немецкими учеными в стенах Академии, долгое время возглавляемой и наполняемой немцами. Борьба эта продолжалась и в XIX столетии, о чем свидетельствует такой важный источник, как дневник А. В. Никитенко (члена-корреспондента Академии с 1853 г., ординарного академика – с 1855). Но самый громкий академический скандал разразился в 1880 г., когда Академия забаллотировала при избрании в ее действительные члены великого Д. И. Менделеева, предпочтя ему посредственного Ф. Ф. Бейльштейна. В ряде газетных публикаций («Новое время», «Голос», «Русь») эта несправедливость напрямую связывалась с интригами «немецкой партии». И надо сказать, данная версия имеет под собой определенную фактическую базу. Известный химик А. М. Бутлеров так записал распределение белых и черных шаров: «Очевидно – черные: Литке (2 (он, как президент Академии, имел два голоса. – С. С.), Веселовский, Гельмерсен, Шренк, Максимович, Штраух, Шмидт, Вильд, Гадолин. Белые: Буняковский, Кокшаров, Бутлеров, Фаминцын, Овсянников, Чебышев, Алексеев, Струве, Савич». Статистика красноречивая: из голосовавших против Менделеева 9 человек – 7 немцев, из голосовавших за 9 человек – 1 немец. В. И. Вернадский в своих дневниках приводит слова ботаника А. С. Фаминцына, «что когда он вступил в члены Академии (ординарным академиком Фаминцын стал в 1891 г.), разговорный язык – вне официального (общения) немец[кий] – преобладал». Русско-немецкая академическая «война», по свидетельству того же Вернадского, прекратилась только в начале XX в.