Нет сомнений, что привлечение немцев (как и иностранцев вообще) в Россию сыграло важную и нужную роль в процессе модернизации страны, но со временем (во всяком случае, с начала XIX в.) необходимость большого количества нерусских специалистов отпала, воспитались уже достаточно квалифицированные (и весьма многочисленные) отечественные кадры, карьерному продвижению которых иноземцы, обосновавшиеся на самых выгодных местах, и объективно, и субъективно препятствовали. «Ученики» перестали нуждаться в «учителях». Однако – чем дальше, тем больше – немцы исполняли функцию не только «спецов», но и наиболее надежной «опоры трона», поэтому главной помехой их вытеснению с занятых социально-политических позиций была сама императорская власть.

«Русские дворяне служат государству, немецкие – нам», – с замечательной точностью сформулировал суть дела государь Николай Павлович, при котором количество немцев резко возросло не только в центральном аппарате, но и в управлении провинцией – в 1837 г. 18 % губернаторов были лютеранами. «Я не сомневаюсь… – писал Фридрих II в 1762 г. Петру III, собиравшемуся на войну с Данией, – что вы оставите в России верных надсмотрщиков, на которых можете положиться, голштинцев или ливонцев, которые зорко будут за всем наблюдать и предупреждать малейшее движение». Защитник остзейских интересов (и, несмотря на польское происхождение, лифляндский помещик) Ф. В. Булгарин в донесении в Третье отделение (1827) так описывал данную ситуацию: «Остзейцы вообще не любят русской нации – это дело неоспоримое. Одна мысль, что они будут когда-то зависеть от русских, приводит их в трепет… По сей же причине они чрезвычайно привязаны к престолу, который всегда отличает остзейцев, щедро вознаграждает их усердную службу и облекает доверенностью. Остзейцы уверены, что собственное их благо зависит от блага царствующей фамилии и что они общими силами должны защищать Престол от всяких покушений на его права. Остзейцы почитают себя гвардией, охраняющей трон, от которого происходит все их благоденствие и с которым соединены все их надежды на будущее время».

Впрочем, и сами «надсмотрщики» не делали тайны из своих взглядов по этому вопросу, так известный остзейский публицист Г. Беркгольц высказался в 1860 г. предельно откровенно: «Прибалтийские немцы имеют полное основание быть всей душой за династию, ибо только абсолютная власть царя оберегает их. Между тем любая русская партия, демократическая, бюрократическая или какая-нибудь, сожрет их, едва лишь она добьется решающего перевеса». В свою очередь, русские дворяне бурно возмущались тем предпочтением, которое верховная власть оказывала «наемникам» в ущерб «хозяевам»: «Вот это-то упорное пособничество верховной власти чужеземцам и содействовало более всего воспитанию в русской натуре, самой добродушной из всех, недоброго чувства по отношению к немцам» (Ф. И. Тютчев).

Исследователи, оспаривающие известный афоризм Ключевского: при Анне Ивановне «немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка» – разумеется, правы. Немцы «посыпались» в Россию гораздо раньше. В 1709 г. (после Полтавы) российский генералитет на 64,3 % (33 человека из 51) состоял из иностранцев, среди которых немцев – 63,6 % (21 человек), то есть 41,2 % от общего состава. Значительно меньше (но также весьма изрядно) немцев было среди гражданских чиновников: всего иноземцы составляли примерно четверть членов коллегий, из них большинство (79 %) – немцы. Но именно в эпоху бироновщины немецкое влияние обрело значение весомого политического фактора: «Немцы впервые оказались во главе ключевых гражданских и военных ведомств (Остерман – Иностранной коллегии, Миних – Военной; Курт фон Шемберг – горного ведомства; Карл фон Менгден… Коммерц-коллегии). Кроме того, через новые созданные по их предложениям учреждения (Кабинет министров) – также во главе общегосударственных ведомств, руководивших Российской империей» (Н. Н. Петрухинцев). (Не говоря уже об особой, формально не обозначенной роли самого Бирона и братьев Левенвольде.)

Свидетельств о том, что русские воспринимали бироновщину именно как господство «немецкой группировки», предостаточно в донесениях иностранных дипломатов, следственных показаниях, мемуарах и дневниках современников. К. Г. Манштейн, например, в своих записках отмечал, что «до некоторой степени можно извинить эту сильную ненависть русских дворян к иноземцам», ибо «в царствование Анны все главнейшие должности были отданы иноземцам, которые распоряжались всем по своему усмотрению, и весьма многие из них слишком тяжко давали почувствовать русским власть, бывшую в их руках». Да, на властной вершине были и русские, но там удерживались только те из них, кто умел подлаживаться к немцам и не пытался проявлять самостоятельности. Опалы А. И. Румянцева, А. В. Макарова, В. Н. Татищева, гибель А. П. Волынского это ясно доказывают. В размышлениях и планах последнего (каковы бы ни были его личные мотивы столкновения с Бироном) «немецкая» тема ощутимо присутствует. Он полагал, что «от иноземцев государство всегда находится в худом состоянии, от чего вред государству и государю быть может» и, следовательно, министры должны быть «свои природные».

Продолжившееся (несмотря на устранение Бирона) при наследниках Анны Ивановны – Иване VI и Анне Леопольдовне «немецкое засилье» стало одной из важнейших причин свержения «брауншвейгского семейства» и воцарения Елизаветы Петровны. Любопытно, что шведы, начавшие в 1741 г. войну против России, пытались использовать «немецкий вопрос» в своих политических целях. От имени фельдмаршала Левенгаупта распространялся манифест, в котором говорилось, что «королевская шведская армия вступила в русские пределы не для чего иного, как для получения… удовлетворения шведской короны за многочисленные неправды, ей причиненные иностранными министрами, которые господствовали над Россиею в прежние годы… а вместе с тем, чтобы освободить русский народ от несносного ига и жестокостей, с которыми означенные министры для собственных своих видов притесняли с давнего времени русских подданных, чрез то многие потеряли собственность или лишились жизни от уголовных наказаний или, впадши в немилость, бедственно ссылались в заточение… намерение короля Шведского состоит в том, чтобы избавить достохвальную русскую нацию, для ее же собственной безопасности, от тяжелого чужеземного притеснения и бесчеловечной тирании и предоставить свободное избрание законного и справедливого правительства, под управлением которого русская нация могла бы безопасно пользоваться жизнию и имуществом, а со шведами сохранять доброе соседство. Этого достигнуть будет невозможно до тех пор, пока чужеземцы по своему произволу и из собственных видов будут свободно и жестоко господствовать над верными русскими подданными и их соседями-союзниками». Этот манифест вызвал настоящую панику при императорском дворе (Анна Леопольдовна сказала, что он «остро писан») и в правительстве: А. И. Остерман и вице-канцлер М. Г. Головкин всерьез обсуждали перспективу высылки немцев из страны. Шведская пропаганда явно попала в «десятку».

Другое дело, что «немецкая партия» была лишь орудием самодержавия, а не наоборот, как полагали многие историки позапрошлого столетия, перелагавшие, таким образом, вину за преступления последнего на первую. Конечно, прав И. В. Курукин в том, что «бироновщина» «означала не столько установление „немецкого господства“, сколько создание лояльной управленческой структуры… Бирон и другие деятели той поры… „достраивали“ именно петровскую машину управления…» Самодержавие в лице Анны Ивановны попыталось порвать свою зависимость от русского дворянства, образовавшуюся в 1727–1730 гг., используя как точку опоры, служащих не государству, а «нам», «мамелюков»-немцев. Характерно, что, когда самодержавие отступало перед дворянством, шло с ним на компромисс (при Елизавете Петровне и Екатерине II), количество немцев в высших эшелонах власти заметно сокращалось, а при «антидворянских» царях (Петр III, Павел I, Александр I, Николай I) немецкое влияние, напротив, усиливалось. Показательна и разница в восприятии этих монархинь и монархов в сознании русских дворян: в первом случае, как правило, их правление расценивалось как золотой век, во втором – трудно найти примеры позитивных оценок. Бироновщина надолго осталась для русского дворянства самым жутким символом самодержавного произвола и «немецкого тиранства». Больше никогда немцы не достигали таких высот, но, с другой стороны, именно с этой поры остзейцы закрепили за собою около 25 % должностей в армии. Устойчивые позиции немцев в армии и госаппарате сохранялись и в «национальное царствование»