Ареной русско-немецкой борьбы были и другие научные учреждения. Например, к концу 1840-х гг. русские ученые-националисты (Р. В. Голубков, В. В. Григорьев, Н.А. и Д. А. Милютины, Н. И. Надеждин) после длительной и упорной борьбы оттеснили от руководства Русским географическим обществом «немецкую партию» во главе с К. М. Бэром, Ф. П. Врангелем, Ф. П. Литке, ориентировавших деятельность Общества не на запросы русской жизни, а исключительно на связи с европейским научным сообществом. Скажем, Бэр, будучи академиком Российской академии наук, так и не удосужился выучить русский язык и свои труды публиковал почти исключительно на немецком или латыни.

Очень остро немецкий вопрос стоял в русской медицине, по крайней мере до второй половины XIX в. В XVIII столетии из более чем 500 медиков, имевших докторский диплом, лишь 61 человек были русскими в широком смысле слова (около пятидесяти из них – малороссы). Н. И. Пирогов вспоминал, что в конце 1830-х гг. «из чистокровных русских врачей никто не являлся на мой курс (лекций при Обуховской больнице. – С. С.). И я читал по-немецки. Да в то время в санкт-петербургских больницах между ординаторами редко встречался русский: все были или петербургские, или остзейские немцы. Да и откуда было взяться русским? Русские студенты Медико-хирургической академии того времени (единственного, как и теперь, высшего учебно-медицинского учреждения) были почти все казеннокоштные, бедняки и поповичи; окончив курс, они поступали тотчас на службу, в полки, уездные города и т. п. В Петербурге же оставались только сыновья петербургских обывателей, а из петербургских обывателей только немцы посылали сыновей своих учиться в академию, и это были дети докторов, чиновников, учителей, ремесленников, вообще из более культурных классов». Понятно, что преобладание немцев было связано прежде всего с изначальным отсутствием собственных подготовленных кадров. Но все же дело не только в этом. Есть немало свидетельств о том, как монополизировавшие медицинскую сферу немцы препятствовали карьере своих русских коллег. Придворный врач Петра I голландец Николай Бидлоо жаловался императору на то, что врачи-иностранцы противодействовали обучению «туземцев»: «…многие хирурги советовали, дабы я народу сего [русского] юноши не учил, сказующе, что не возможешь сие дело совершить. Боялся, что многие из тех иностранных хирургов мне явились неприятели и яко уже ныне и вижду. Понеже сие против чести их и против их интересов сего народ юноши изучил хотят убо оных моих посланных вместо слуг до смерти себе имети». Историк русской медицины Я. А. Чистович писал: «…иностранные администраторы медицинского дела в России были уверены и старались уверить кого следует, что русские не способны и не должны получать полного медицинского образования (потому что иначе заняли бы высокие места в медицинской администрации, чего никак не следовало допускать). Для этого в госпитальных русских школах учили медицине настолько, чтобы только освоить воспитанников с практическою стороною ее, стоявшею почти что на степени ремесла, и держали школы в этом неизменном положении около восьмидесяти лет. Для этого же основали потом в Петербурге Медико-Хирургический (Калинковский) Институт, с университетскою программою, исключительно для иностранцев, и не щадили ни трудов, ни денег на его организацию, вполне впрочем не удавшуюся»; воспоминания современников говорят «о тяжелом гнете, лежавшем в прошлом (то есть XVIII. – С. С.) столетии на всяком русском человеке медицинского звания… нужна была необыкновенная живучесть, чтобы не погибнуть под ежедневными и многоразличными угнетениями».

Следы русско-немецкого противостояния можно найти и в классике отечественной словесности. Берг в «Войне и мире», бездушный и пустой карьерист, ходячий образ немца из дворянских мемуаров и писем, самое презираемое автором его создание – не удостаивается даже ненависти, как Наполеон или Элен. Карикатурный губернатор фон Лембке в «Бесах» к последним не причислен только в силу своей полной ничтожности, а характеристика его как члена немецкой корпорации типична для русского германофобского дискурса: «Андрей Антонович фон Лембке принадлежал к тому фаворизованному (природой) племени, которого в России числится по календарю несколько сот тысяч и которое, может, и само не знает, что составляет в ней всею своею массой один строго организованный союз. И уж, разумеется, союз непредумышленный и не выдуманный, а существующий в целом племени сам по себе, без слов и без договору, как нечто нравственно-обязательное, и состоящий во взаимной поддержке всех членов этого племени одного другим всегда, везде и при каких бы то ни было обстоятельствах».

Отдал должное немецкой теме и Н. С. Лесков: от мифологизированного русско-немецкого конфликта в «Железной воле», заканчивающегося трагикомической смертью Гуго Пекторалиса, поперхнувшегося блином, до пугающей истории онемечивания русского человека в «Колыванском муже»; в романе «Обойденные» (1865) один из персонажей говорит: «Они ведь, эти лифляндцы, знаете, не так, как мы русские; мы все едим друг друга да мараем, а они лесенкой… Один за другим цап-царап, цап-царап – и все наверху» (и это только художественные произведения, публицистика писателя по данному вопросу, недавно впервые собранная воедино, составила весьма солидный том).

Все перечисленное (плюс изобилие германской крови в монарших жилах) создавало империи Романовых репутацию не русской, а «немецкой». Причем этим определением пользовались как крайние консерваторы, вроде Ф. Ф. Вигеля, автора вышедшей за границей в 1844 г. на французском языке брошюры «Россия, завоеванная немцами», так и радикальные анархисты, вроде М. А. Бакунина с его книгой «Кнутогерманская империя и Социальная революция».

Французская революция конца XVIII столетия открыла в Европе эру национализма, главные принципы которого – суверенитет нации, совпадение национальных и государственных границ, господство единой национально-государственной культуры. Многоэтничные империи, с одной стороны, и карликовые королевства и княжества, дробящие народы на изолированные друг от друга части, – с другой, постепенно уходят в прошлое. В 1829 г. из Оттоманской Порты выламывается Греция, позднее Сербия, Черногория, Болгария. В 1881 г. провозглашено создание королевства Румыния, объединившего в себе Валахию и Молдову. В 1861 г. вокруг Пьемонта образуется единая Италия, в 1871 г. вокруг Пруссии – единая Германия. Австрийская империя с трудом удерживала центробежные тенденции своих славянских и мадьярских подданных и последним вынуждена была предоставить широкую автономию.

Российская империя до конца XIX в. не только не являлась русским национальным государством, но даже не позиционировала себя таковым. Недаром министр финансов в 1823–1844 гг. Е. Ф. Канкрин на полном серьезе предлагал переименовать Россию в Романовию или в Петровию (в честь Петра I). Зато под ее обширным и внешне нерушимым куполом весьма успешно расцветали или зарождались многочисленные нерусские национальные проекты. И как ни парадоксально, этому процессу – пусть и бессознательно – способствовало само самодержавие своей весьма своеобразной национальной политикой. Типичная схема последней выглядит так. Для того чтобы привязать к себе новоприсоединенную территорию, империя предоставляла ей максимум льгот, в первую очередь – автономию, конституируя тем самым особое положение того или иного народа и гарантируя его права. Естественно, национальное самосознание этих народов росло как на дрожжах, когда же этот рост начинал пугать власти предержащие, следовали репрессии, которые уже не могли его остановить, а только отрицательным образом укрепляли, объединяя народ в борьбе с притеснениями. Во всем этом видно полное непонимание Петербургом сущности и механизмов нациестроительства.