Приведу строки из дневника, не оставляющие сомнения в цельности и красоте души этой простой, малоученой, но христиански воспитанной девочки. Как и ее отец, Матрена называет Государя и Государыню «Папа и Мама», «дорогие наши», иногда «они», возможно, боясь изъятия дневника. 29 апреля 1918 г.: «От Вари письмо, пишет про Них, бедные, как Они страдают». 10 мая 1918 г.: «Живу мысленно с Моими Дорогими». 14 сентября 1918 г.: «Тяжело слушать неправые обвинения, ведь человека ни разу не видели в глаза, а ругают… А что худо разве раньше жилось. Да еще как хорошо… Не умеем ценить доброго, хорошего, где теперь Они? Неужели нету живых, ой я и верить не хочу разным россказням». 17 сентября 1918 г.: «Сегодня узнала весьма утешительную новость, как будто Папа и Мама живы и Дети, да неужели это правда, вот счастье». 20 сентября 1918 г.: «Мне кажется, если Они будут живы, т. е. Папа и Мама, тогда и я буду счастлива, ведь вся моя опора, вся моя надежда на Них, я знаю, в трудную минуту Они меня не оставят». 1 ноября 1918 г.: «Солнышко светит, а на душе грусть, тоска, болит сердце за Наших, где Они? Неужели не живы. Нет это ужасно» (Дневник Матрены Распутиной // Расследование цареубийства. Секретные документы.).

Матрена постоянно поминает отца, горюет, тоскует о нем. 5 апреля 1918 г.: «Встретили нас с Варей дома (в Покровском. — Т.М.), как всегда тепло, хорошо. Вот уж здесь любовь пребывает. Все живут вкупе, боятся страха Божьего. А кто его вселил в нас? Папа. Он всегда учил нас любви, вере». 21 апреля 1918 г.: «Почему нету моего папы. Зачем Ты, Господи, взял его от нас так рано? Мы остались как листья без дерев. Папа, милый папа, будь с нами в разговенье, именно с нами, с Борей и со мной…». 1 мая 1918 г.: «Ходили с Борей в церковь, подавали записку, поминали папу, ах, как тяжело было сегодня, как-то особенно тяжело. Больно, что нету дорогого нашего тятеньки с нами». 13 мая 1918 г.: «Как я счастлива, что я дома. Как здесь хорошо, каждая мелочь напоминает тятеньку дорогого. Хочу страшно идти к Мурашному, где тятеньке было виденье. Какой он был хороший, милый, славный, добрый. Любил нас больше своей жизни, больше всех» (там же).

Но вот воспоминания якобы все той же Матрены Распутиной, неизвестно от кого, как и к кому попавшие, но широко и шумно преподнесенные нам как исторический документ, как несомненное свидетельство очевидца. Ничего похожего на ту, неоспоримо подлинную Матрену, что сама лично передала свой дневник следователю Соколову, — ни душевного тепла, ни искренней печали, даже обращения не те. Григорий Ефимович именуется только «отцом», нет в подробных рассказах о встречах с Государем и Государыней теплых родных Матрене слов «Папа» и «Мама», «Государь», «Наши дорогие». Издатель, и тот вынужден отметить «особый тон записок»: «Никакого придыхания, сантиментов ровно столько, сколько положено, чтобы они не раздражали» (Распутина М. Г. Распутин. Почему? Воспоминания дочери. — М., 2000).

По тому, подлинному, дневнику Матрена Распутина — горячо верующий, воцерковленный человек, она говеет Великим постом, причащается, по обету едет в Абалакский монастырь, и все беды свои объясняет одним: «Боже, какая я грешная, прости меня» (66, с. 51). Матрена больше всего любит Бога и все время уповает на Его милость. 16 января 1918 г.: «Господи, не оставь сирот… Нам тяжело, Господи, не оставь». 14 января 1918 г.: «Я люблю людей правдивых. Это для меня главное. Правда — солнце яркое». 16 января 1918 г.: «Боже, как тяжело быть беззащитным, никто не заступится» (Дневник Матрены Распутиной // Расследование цареубийства. Секретные документы).

Но в только что предъявленном миру новом «документе» Матрены Распутиной и близко ничего того нет. Нигде не упоминается Имя Божие вне исторического контекста, даже говоря об исцелении Распутиным Царевича Алексея, мемуаристка договаривается до того, что не знает, «помогла ли его молитва, или какая-то другая сила» (65). Об отце ни откровений, ни воспоминаний, ни слез — лишь интерпретации известных историй, да еще подчеркнуто холодно: «Я намерена показать человека, а не героя Четьих-Миней» (Распутина М. Г. Распутин. Почему? Воспоминания дочери).

Матрена в новых «Воспоминаниях» — весьма ловкий беллетрист. А где могла «набить руку», получить навыки бойкого повествователя девочка, всего несколько лет проучившаяся в гимназии, в двадцатилетнем возрасте покинувшая Россию и лишь изредка говорившая потом по-русски? Редакторская рука? Но по утверждению издателя Захарова, работа с рукописью свелась «к расшифровке некоторых слов и очень незначительной правке стиля» (там же).

Дневник подлинной Матрены исполнен описанием встреч и разговоров, радостей и обид живой русской девушки, у которой куча знакомых, немало любящих ее сердечно женщин, как Анна Александровна Танеева (Матреша часто называет ее «Аня»), Ольга Владимировна Лохтина (о ней очень почтительно, только по имени-отчеству), много подруг — Маруся Сазонова, Оля, Лиля, Галя, Рая…

А в «Воспоминаниях» ни слова о себе, словно нет у нее ни прошлого, ни пережитого. Все только об отце, но и об отце ничего нового. Пересказываются известные по другим источникам сюжеты, в которые Матрена «встраивается» свидетельницей или узнает о них из чьих-то рассказов. В истории спасения Григорием Ефимовичем Анны Александровны Танеевой от смерти после железнодорожной катастрофы сохранены все подробности повествования самой Танеевой, но глазами якобы Матрены. Если верить воспоминаниям, то Распутин просто не расставался с дочкой, брал ее с собой везде и всюду, и в Царскую гостиную, где дети показались Матрене «на одно лицо — роскошные фарфоровые куклы в роскошном кукольном доме», и за царский стол, где Матрена подглядела, что «когда Николаю стали наливать водки, он выхватил графинчик у лакея и, минуя рюмку, налил полный фужер», и к постели Царевича, где Матрена подсмотрела, что «Царица даже не пыталась скрыть своей истерики». Почему-то девочка успевает отметить и запомнить только то, что усиленно навязывается всеми клеветниками: пьянство Царя, истеричность Царицы, что через Распутина действовала «какая-то сила», «сверхъестественная» сила, по Матрене выходит, что это сила гипноза, одним словом, бесовская, дьявольская сила, но никак не Божия и не благодатная.

Одно из исцелений Царевича, известное по воспоминаниям А. А. Танеевой, Матрена повторяет с оговоркой: «Отец описывал мне эту сцену так: Он (Распутин) обратился к Алексею: «Открой глаза, сын мой! Открой глаза и посмотри на меня!!.. Веки Алексея затрепетали и приоткрылись… его взгляд сосредоточился на лице моего отца… Отец…снова обратился к мальчику: «Боль твоя уходит, ты скоро поправишься… А теперь спи» (там же).

Перелицовка «под себя» давно известного искусно переплетается в «воспоминаниях» Матрены с сюжетцами, якобы услышанными ею еще от бабушки с дедушкой, от Танеевой, от самого Григория Ефимовича. И как сговорились все родные и близкие люди ничего нового не сказать Матрене, а вторить лишь тому, что измыслили позже в злобе и ненависти к Григорию Ефимовичу его враги, враги Государя, враги Самодержавной России, а то, что давно уже доказано, — измышления, клевета, наговоры. «От деда, от бабки» Матрена якобы знает о пьянстве отца сызмальства («дорога в кабак проторилась как-то сама собой» — там же), о разврате его с молодых лет («для отца физическая и духовная любовь сочетается и так становится силой» — там же), о лености его («и потянулась за отцом слава бездельника, ледащего человека» — там же), о еретичестве и сектантстве («Бог в нем, Григории Распутине… И правда, если Царство Божие — в человеке, то разве грешно рассуждать о нем, рассуждая о Боге? И если в церкви об этом не говорят, — что ж, надо искать истину и за ее пределами. Отец рассказывал, что как только он понял это, покой снизошел на него» — там же). Всплывают давно опровергнутые и похороненные вроде бы обвинения Григория Ефимовича в хлыстовстве («Отец не отказался присутствовать на радениях хлыстов… Он хотел всего лишь понять, какие есть пути к Богу» — там же), в эротомании («чем сильнее он старался изгнать прельсти-тельниц из сознания, тем, казалось, настойчивее они возвращались, пока он не падал на землю в изнеможении… Боль вытесняла похоть и заполняла стыдом…» — там же). Все это о родном отце, о «дорогом тятеньке», и не просто о хорошем, милом, добром тятеньке, а о молитвеннике, чудотворце, о святом. Слова доброго у «дочери» не находится, зато в ходу у нее самые отвратительные характеристики Григория Ефимовича из книг в. кн. Александра Михайловича, генерала В. И. Гурко, Председателя Думы М. В. Родзянко, наконец, С. Труфанова и А. Симановича, Ковалевского, Ковыля-Бобыля, намеренно нагромождавших ложь о Распутине, развеянную добросовестными историками. Но «Матрена», как ни в чем не бывало, цитирует эти «источники», не высказывая ни малейших сомнений в их истинности: «Приведу здесь только одно из многочисленных свидетельств Труфанова» (там же). И повторяет глумливый из пальца высосанный анекдот о Распутине, будто спросившем Государя: «Ну, что? Где екнуло? Здеся али тута?» (там же). Циничная, наглая и издевательская ложь удостоверяется самой «дочерью» Распутина.