– Не говори ерунды.

Он проскользнул мимо нее и уже в туалете посмотрел на трусы. Они и вправду были наизнанку. Мелькнула мыслишка о брюнетке, но он сразу отогнал ее. Ложился, пусть и при дырявой, но все-таки при памяти, да и проснулся одетым. И главное, что в этот вечер искал не тело, а сострадание.

Жена стояла за дверью и кричала. Упреки, обвинения, угрозы лились густым кипящим потоком, в котором он даже не пытался разобраться. Когда голос переместился и в ванной зашумела вода, он выбрался из туалета и снова зарылся под одеяло.

Еле дождался, когда проскрипит входная дверь. Искать в квартире опохмелку было бесполезно, последнюю заначку уничтожил неделю назад. Добрел до кухни, накапал тридцать капель корвалола, а воды добавил самый минимум. Горькая белесая жидкость создавала иллюзию самогона. Вроде даже полегчало. Лег и не заметил, как заснул. Однако помнил, что надо подняться до возвращения жены, чтобы сбежать от продолжения разговора. Засыпая, наделся спрятаться в мастерской, но проснувшись, понял, что возвращаться нельзя, будет еще хуже.

Еще школьником прочел стихотворение «Из бумаг прокурора». Он даже автора не запомнил, но история зацепила, прижилась в нем и в тяжелые моменты постоянно напоминала о себе. Классический метод ухода из жизни: снять номер в гостинице, привести в него проститутку, вывернуть наизнанку душу перед падшей женщиной, а проводив, достать пистолет. Жест, достойный не только проворовавшегося чиновника или проигравшегося офицера, разочарованному поэту такой финиш вполне подходил. Он долго искал стихотворение, хотелось перечитать и даже выучить наизусть. Но оно никак не попадалось на глаза. Трудно найти, если не знаешь автора. Спрашивал у начитанных знакомых, но и они пожимали плечами. Появилось желание написать самому нечто по мотивам. Не получилось. Мешали свои же категорические высказывания, что писать стихи о литературных героях неприлично. Ему возражали, приводили в пример знаменитых и даже достойных поэтов. Посмеивался, говорил, что и великие могут заблуждаться, и стоял на своем. Да и желание воспользоваться чужим сюжетом было мимолетным. Надеялся все-таки найти стихотворение. И нашел. Автором оказался Алексей Апухтин, романс которого «Пара гнедых» распевали уже больше сотни лет, а на интеллигентских кухнях случались и намеки на тесную дружбу с Чайковским. Стихотворение на его взрослый вкус оказалось длинным и невнятным, не было в нем ни проворовавшегося чиновника, ни проигравшегося офицера и, самое обидное, не было проститутки. А для советского юноши жрицы любви казались самыми экзотичными женщинами. Апухтинского самоубийцы из гостиничного номера хватило, чтобы юное воображение дорисовало трагическую сцену. «Классически я жизнь окончу тут…» – строка, застрявшая в памяти, постоянно выплывающая на поверхность в моменты, когда жизнь казалась проигранной. А проститутка скорее всего перекочевала из блоковских откровений. У Блока предостаточно блудниц и в стихах, и в записных книжках, а по соседству с ними, отчеканенное в памяти: «И который раз в руках сжимают пистолет».

Деньги жена от него не прятала. В ящике шкафа лежали три тысячных бумажки. Рекламная газетка «Шанс» валялась возле телевизора. На предпоследней странице были щедро рассыпаны отпечатанные крупным шрифтом легко запоминающиеся номера телефонов. Взгляд остановился на сочетании цифр с тремя семерками в середине. И название «Клеопатра» весьма удачно вписывалось в сюжет, особенно в концовку.

На звонок ответила женщина.

– Сколько стоят ваши услуги?

– Пятьсот рублей часик, если приглашаете к себе, и шестьсот пятьдесят, если в наших апартаментах.

– Мне удобнее у вас.

– Куда за вами подъехать?

Он сказал, что будет ждать их у входа в хозяйственный магазин, в чем одет, а для надежности пообещал держать в руках газету. Предложил и сам рассмеялся – прямо как в дешевом детективе. Хозяйственный магазин выбрал потому, что к нему удобно подъехать на машине и там можно купить веревку. Подошел к шкафу. Взял тысячную купюру и торопливо задвинул ящик. Скорее от стыда, нежели от соблазна.

Уже одетым, стоя возле двери, засомневался, почувствовал, что надо еще что-то сделать. Увидел сумку и решил ее взять – не по карманам же рассовывать выпивку и веревку. И для веревки она, пожалуй, нужнее, чем для бутылок. Повесил сумку на плечо, но сомнение не исчезло. Оставалось нечто более важное. Пробежал глазами по коридору, комнате: книжный шкаф, цветы на подоконнике, стол – и наконец понял: надо оставить записку. Присел к столу, положил перед собою чистый лист и почувствовал подступающую тошноту. Когда подбегал к унитазу, щеки уже раздувались. Вырвало без напряжения: легко и обильно. К столу все-таки вернулся и написал единственное слово «прости».

По дороге в хозяйственный магазин завернул в гастроном. Надо было разменять деньги. Взял водки и минералки. Во дворе дома приложился по два раза к обеим бутылкам. Показалось, что полегчало.

Веревка ему понравилась, не слишком тонкая и очень белая, прочная и чистая. Чистота почему-то казалась весьма желанной для его случая. Но когда попросил отрезать, продавщица напустилась на него:

– Ты что, вчера на свет появился? Товар неделимый, бери весь моток.

– Зачем я буду брать пятьдесят метров, если требуется всего полтора?

– А мне зачем обрезки после тебя? Кому я их продам?

– Мало ли народу ходит, найдется желающий.

– Желающих взять полно, а расплачиваться некому. Или покупай, или дальше иди.

– Значит, не судьба, – пробормотал, усмехаясь, и направился к выходу, чувствуя некоторое облегчение.

Когда перед ним возник подсобный рабочий, он не сразу понял, что ему предлагают.

– Подожди у дверей и приготовь на пиво. Сейчас вынесу.

Ждать себя мужик не заставил. Вытащил из-под куртки два мотка.

– Бери любой.

Он протянул пятидесятку, мельче не было.

– Тогда обе забирай.

– Мне одной хватит.

– Брось ты, не стесняйся, пригодится в хозяйстве.

– Вряд ли, мое хозяйство уходит с молотка, – но на всякий случай взял, хотя они ему и не нравились: грязные, с разлохмаченными концами. – Значит, все-таки судьба.

– Ты о чем? – не понял мужик.

– Да так. Спасибо, что выручил.

Время еще оставалось, и он снова приложился к бутылке. Освеженная память подсказала, что забыл опознавательную газету. И эта оплошность неожиданно развеселила его. Открыл сумку и достал злополучный сельскохозяйственный журнальчик, оказавшийся крайним в череде неприятностей. Свернул его в трубку и держал в полусогнутой руке, чтобы видели. Морозец поджимал, а машина задерживалась. В кармане пальцам было уютнее, но перчатки лежали в зимней куртке, которую снова забыл надеть.

– Вы девушку заказывали?

Высокий тощий парень с фиксатым ртом смотрел мимо него и, как ему показалось, презрительно ухмылялся.

– Я, а где она?