А вечером был костер – алые веселые искры взметались на ветру и улетали к глядевшим с черного неба холодным звездам. Они сидели рядом, смеялись, пачкая пальцы в золе, очищали от кожуры печеную картошку.

Она сказала:

– Ты измазался, – и принялась носовым платком стирать черную полосу с его щеки.

И он поймал кончики ее пальцев губами. Она вздрогнула, словно тело ее пронизало электрическим разрядом…

А потом все кончилось, все пропало.

Андрей вдруг отшатнулся, сказал «Подожди!» и убежал куда-то.

Много позже она догадалась, что побежал он вслед за Кириллом и между ними состоялся какой-то разговор. А тогда она в блаженном мороке влюбленности не заметила ничего, бродила в сумерках, замирая от волнения и глупо улыбаясь.

И ждала Андрея.

Он все не возвращался. Софья снова и снова обходила округу, заглядывала в строение, где разместили на ночевку мальчишек с их курса, возвращалась к костру.

И наконец обнаружила Андрея у амбара с зерном в обнимку с Наташкой, девчонкой с параллельного потока. Андрей шептал ей что-то на ухо, сграбастав ее за плечи, она же томно хихикала и висла на нем.

Софью будто ударили под дых. Задыхаясь, борясь с подступавшими к глазам слезами, она окликнула:

– Андрей!

Он подошел вразвалку, неохотно, как будто сердясь, что ему помешали.

Сказал равнодушно:

– А, это ты? Тебя Кирилл искал, он, кажется, вон в тот сарай ночевать пошел.

– При чем тут Кирилл? – почти выкрикнула она. – Какое мне дело до Кирилла? Я тебя ждала…

– Дурочка ты, – с каким-то сожалением сказал он. – Кирилл – отличный парень, другого такого нет. Мы с ним с первого класса друзья, я точно знаю! Он в тебя втрескался до кровавых соплей, а ты и замечать не хочешь.

– А ты? – помертвевшими губами спросила она.

– Я? Что я? – с какой-то непонятной горечью хохотнул он. – Ты же знаешь, вокруг меня все время телки вертятся. Сегодня мне одна понравилась, завтра – другая. Честное слово, со мной тебе ловить нечего. Меня вон Наташка ждет.

– Сволочь! – выдохнула она. – Скотина! Ненавижу тебя!

– Угу, ты все правильно поняла, способная! – вымученно ухмыльнулся он. – Сволочь я… Давай-давай, Сонька, топай отсюда, не мешай.

Она отвернулась и побежала – быстрей, быстрей! – так, чтобы бивший в лицо ветер высушивал слезы и никто никогда не узнал, как горько и больно ей было…

В ту же ночь она – назло и Андрею, и самой себе – пробралась в сарай к Кириллу.

Его обожание, какое-то даже языческое преклонение перед ней, его нетерпеливая страсть ласкали ее уязвленное самолюбие. И где-то в голове сидела жестокая мысль, что когда Андрей увидит их вместе – и ему станет больно, он поймет, что потерял, но будет уже поздно.

А наутро Кирилл предложил ей выйти за него замуж, и она согласилась – от обиды, от горечи, от молодой глупой гордости и безалаберности. Тогда казалось, что все это – нечто вроде игры, черновика, что можно будет отомстить Андрею, сыграть роль, а затем переписать жизнь набело.

Через два месяца они с Кириллом поженились – и потянулись такие долгие, такие однообразные годы нелюбви, разъедающего чувства вины и тоски по Андрею.

Кирилл любил ее преданно, безоговорочно, ей же оставалось лишь сжать зубы и терпеть.

Открыть ему отвратительную правду, признаться в том, что никогда его не любила и замуж вышла лишь от досады, сказать все это, глядя в его добрые, преданные, золотисто-карие глаза – на это у нее никогда не хватит решимости.

Сколько раз она нарочно засиживалась допоздна перед компьютером в надежде, что Кирилл уснет и не тронет ее этой ночью. Сколько раз проклинала Андрея, захаживавшего к ним с очередной подругой и провожавшего ее, чужую жену, напряженным взглядом, за его идиотское жестокое благородство и преданность другу. Сколько раз корила себя за мстительность, глупость, трусость, подлость…

Годы шли, давно был окончен институт, осталась в прошлом комната в квартире родителей Кирилла, где они жили в первое время после свадьбы. Кирилл теперь трудился в крупной иностранной фирме в должности программиста, хорошо зарабатывал, с упоением выбирал и обставлял для молодой жены новую отдельную квартиру. Софья после института ни разу не вспомнила о полученной специальности, устроилась тренером в фитнес-клуб и часами с какой-то отчаянной яростью занималась – доводила до совершенства и без того стройное и подтянутое тело. С невротической настойчивостью, словно это было единственное, что еще оставалось у нее в жизни.

Кирилл все чаще заговаривал о ребенке.

Она же отговаривалась, как могла, – сначала ссылаясь на незаконченный институт, потом на отсутствие собственного жилья, затем на еще какие-то мифические препятствия. Словно боялась перейти последний рубеж и оказаться связанной с Кириллом уже точно навсегда. Как будто еще надеялась на то, что каким-то чудом ее жизнь изменится.

А потом все запуталось еще сильнее…

В тот вечер, сидя на кухне, корчась от боли, только что вернувшаяся из клиники, где деловитый доктор выскоблил из нее нерожденное, нежеланное, но мучительно кроваво любимое дитя, она смотрела на мужчин, с которыми ее связала жизнь, и клялась себе, что найдет в себе силы и изменит все.

Что этой фальши, мерзости, подлости больше не будет в ее жизни.

«Ненавижу вас! Обоих ненавижу, будьте вы прокляты!» – твердила она, не разжимая губ.

И снова лгала, лгала, лгала…

– Все! Не могу больше! – Софья в изнеможении прислонилась к стволу березы.

Казалось, они уже целую вечность бредут в этом влажном, кружащем голову тумане. Сырость, запах плесени и тлена как будто пропитал волосы, пробрался под кожу, в самые кости. В глаза рябило от нескончаемых голых стволов деревьев…

«Не могу больше! Больше не могу! Конец!» – почему-то завертелось и в голове у Андрея.

Кто-то из них уже произносил эти слова сегодня.

Но кто? И почему ему кажется таким важным это вспомнить?

– Сонюшка, ну, держись! – Кирилл, подойдя сзади, ладонями массировал ее напряженные плечи. – Уже немного осталось. Смотри, лес как будто поредел.

– Это неправда, неправда! – со слезами в голосе возразила Софья. – Ты просто успокаиваешь меня! Он все гуще и гуще, мы не в ту сторону идем, ясно же. Я так устала, я замерзла! – она всхлипнула.

Кирилл прижал ее голову к своему плечу, принялся гладить и шептать что-то успокоительное.

Андрей отвернулся, подобрал с земли тугой прут и принялся в ярости хлестать по голым кустам. Его бесила, выводила из себя эта дикая ситуация. Женщина, самая дорогая ему на свете, нуждалась в помощи, а он ни на что не имел права – ни обнять ее, ни успокоить, ни просто прикоснуться. Только и оставалось, что хохмить, как идиот, чтобы хоть как-то разрядить обстановку…