Опустившись на выпирающие из земли массивные корни старого дуба, он сжал руками лоб.

Это так легко и заманчиво – совершить однажды благородный поступок. Так поднимает самооценку, позволяет полюбоваться собой! В этот сладкий момент собственного бескорыстия и мысли не возникает о том, что потом многие годы придется разгребать последствия собственного красивого жеста…

Если бы он знал, к чему приведет это его глупое самопожертвование тогда, «на картошке», к какой лавине гадости, подлости и лжи, разве бы он поступил так? Разве оттолкнул бы Софью и чуть ли не собственными руками привел бы ее в постель к Кириллу? Разве бродил бы потом полночи, мучаясь от ревности, но все же внутренне болезненно наслаждаясь своей ролью преданного друга? Разве не честнее, не проще для всех было бы пойти тогда до конца, заявить свои права на девушку, которую действительно полюбил, пусть это и стало бы ударом для лучшего друга?..

Вся беда была в том, что он – первый парень в школе, звезда школьной рок-группы и любимец девочек – был слишком эгоистичен, слишком склонен к самолюбованию. Он и представить себе не мог, что его чувство к Софье – что-то более серьезное, чем обычная симпатия к красивой девчонке. Ему казалось тогда, что уступить девушку лучшему другу, который от нее без ума, не будет с его стороны слишком уж большой жертвой. Зато этот поступок мгновенно вознесет его самого на пьедестал рыцаря без страха и упрека и в собственных глазах, и в глазах однокурсников!

Однако уже на следующее утро, когда Софья и Кирилл появились на утреннем сборе, держась за руки, с одинаковыми бессонными тенями вокруг сиявших глаз, с травинками, застрявшими в волосах, стало ясно, что чувства, испытываемые Андреем, заметно сильнее, чем легкая ревность и досада. Ему было больно, почти физически больно смотреть на них, и любование собственным благородством уже не спасало…

Буквально через несколько дней, уже в Москве, друг объявил ему, что они с Софьей решили пожениться.

Его тогда прямо-таки скрутило от душевной боли.

– Ты чё, совсем дурак? – напал на него Андрей. – Тебе восемнадцать лет, у тебя таких телок еще знаешь сколько будет? Ну, ты ваще, как можно променять свою свободу на какую-то смазливую девчонку?

– Заткнись! – гаркнул Кирилл, бросился на него и прижал к стене. – Она тебе не какая-то… И не смей говорить про нее гадости, это моя женщина, я люблю ее и тебе не позволю…

– Все, все, утихомирься, я понял, – буркнул Андрей, отталкивая его.

Кажется, только тогда он начал понимать, что наделал.

«Моя женщина, я не позволю», – сказал Кирилл.

Он имел на это право, а Андрей – не имел, потому что сам, добровольно от него отказался.

И поделать уже ничего было нельзя.

Через два месяца, на свадьбе Кирилла и Софьи, он напился как свинья. Шатаясь, вывалился из банкетного зала на ступеньки кафе и окунул лицо в пушистый снег на перилах.

– Что с тобой? – услышал он вдруг над ухом, поднял голову и увидел Софью.

В пышном белом платье она казалась еще тоньше, еще невесомее, чем в своей обычной спортивно-веселой одежде.

Ему мучительно хотелось схватить ее, стащить это нелепое кукольное платье, целовать каждую веснушку на ее плечах…

– Ничего, – помотал он осоловевшей головой. – Все отлично, праздник в разгаре! Я поздравляю тебя, Сонька, ты будешь моему другу отличной женой.

Она покачала головой и горько прикусила губу:

– Я буду плохой женой, а ты – плохим другом. Но ничего уже не вернешь. Пойдем, Андрей, в зал, здесь холодно.

Ему очень хотелось доказать ей, да и самому себе, что она ошибается, что он сможет продолжать быть хорошим другом, преданным товарищем, несмотря ни на что.

И он, едва протрезвев после свадьбы, принялся доказывать.

Он старательно разыгрывал роль преданного друга семьи, неизменно являлся на все праздники – сначала в их комнату, потом в новую отдельную квартиру. Он приводил к ним в дом всех своих подруг – от более-менее серьезных до случайных – демонстрируя Софье, что его личная жизнь бьет ключом и он и не думает о ней тосковать. Разыгрывал показательное веселье – пил, орал под гитару, сыпал шутками…

Никто не должен был заподозрить, что на душе у него паршиво.

Пускай она разочаруется в нем окончательно, пускай поверит, что он – безмозглый, циничный гуляка, пьяница и бабник.

Пусть счастью его лучшего друга ничего не угро-жает!

Ведь он, Кирилл, лучше Андрея – добрее, честнее, преданнее. Кто и заслуживает в жизни счастья, если не он?

Андрей очень старался выдержать свою роль.

Для Софьи и Кирилла он был сначала бесшабашный студент, затем – начинающий успешный бизнесмен, хозяин собственной небольшой фирмы по продаже компьютеров, человек без проблем и рефлексий, неутомимый прожигатель жизни.

На самом же деле все эти годы Андрей жил в своем собственном аду, не имея представления, каким образом вырваться из него. Ему казалось, что его больная, вымученная любовь намертво приковала его к этой женщине. Кирилла же Андрей с годами научился просто жалеть. Теперь он и сам не мог ответить на вопрос: друг ли ему Кирилл или злейший враг, самым коварным способом похитивший его счастье.

Кирилл никогда не обсуждал с ним свои взаимоотношения с женой, для этого он был слишком сдержанным, слишком порядочным. Но по отдельным недомолвкам, взглядам, шероховатостям в разговоре Андрей понимал, что с Софьей у них не все гладко. Он не мог в душе не радоваться этому и презирал себя за эту подлую радость.

Однажды, два года назад, в мае, Андрей заехал к друзьям после работы – обещал подогнать Кириллу новый монитор для компьютера по себестоимости, без магазинных накруток.

Дверь открыла Софья.

– А Кирилла нет, – сказала она коротко, не глядя на Андрея. – Ему пришлось в срочную командировку улететь, он почему-то не смог до тебя дозвониться, предупредить.

– Я мобильник сегодня дома забыл, – объяснил Андрей.

Они несколько секунд молча постояли на пороге.

Напряжение будто звенело в плотном жарком майском воздухе.

– Слушай, я коробку занесу, не тащить же ее обратно? – спросил Андрей.

– Да, конечно, – кивнула Софья.

Он все еще был уверен в себе – в том, что сможет справиться с собой, не переступить черту, не предать лучшего друга. Не снимая куртки – как бы подчеркивая, что заходит лишь на минуту – он прошел в квартиру, неся коробку на вытянутых руках, оставил ее в комнате.

– Может быть, чаю? – предложила Софья.

Ему тяжело было смотреть на нее – такую близкую, домашнюю, в легком летнем платье, под которым угадывалось все ее стройное, подтянутое, сильное тело. На ее лихорадочно блестящие глаза, чувственные яркие губы, на волосы, свободной блестящей лавиной обтекавшие плечи.