Все непонятно. С одной стороны, разве преступление — отделять совершенно разные миниатюры друг от друга? С другой — зачем вообще издавать этого неостроумного и необразованного стихотворца? И наконец, почему так спокоен наказанный?

Ответ на последний вопрос Женя вскоре получила от дамы с сердитым лицом: Петр Иванович, так звали редактора, участник войны, даже немножко инвалид, и это обеспечивает ему прочное положение в издательстве.

— Нас и уволить могут за идеологическую ошибку, с него же — как с гуся вода. А материальные потери ему автор возместит, мелочиться не будет.

Вечером, когда все уже собрали в стопки корректуры, достали из холодильника добытые на воле продукты, уложили их в авоськи и прозвучал призыв: «Ну, девочки, погребли!» — в комнату влетела испуганная начальница и, причитая: «Кайсаров пришел! Кайсаров пришел!» — потащила Женю за собой.

— Павел Александрович! Эта молодая особа — ваш новый редактор. Поработайте с ней, не буду вам мешать… — Пятясь задом, Кузьминична выбралась из своего кабинета.

«Да, запихнули в клетку с тигром, да еще и дверь захлопнули», — подумала Женя.

Но этот поджарый, собранный человек с цепким взглядом живых карих глаз — лишь покрасневшие усталые веки выдавали его возраст — бросился на нее не сразу. Сначала решил проэкзаменовать:

— Вы хотя бы читали то, что я написал?

— Да, я все читала.

— Так уж и все? — Голос Кайсарова смягчился.

— Я посмотрела план первого тома и думаю, что он неправильный, странный какой-то. Надо гораздо больше включить ваших рассказов двадцатых годов, которые давно не переиздавались, а ведь они так перекликаются и с вашими новыми вещами, и с самыми авангардными поисками молодых.

— Вы считаете? Знаете, как критики меня за эти рассказы называли? Литературный старьевщик, сочинитель криптограмм, — хитровато улыбнулся Кайсаров. — И вы надеетесь, что их сейчас пропустят?

Это была новая для Жени постановка вопроса.

— Главное, это читателю нужно. Пока их только в Ленинке отыщешь.

— Вы, я смотрю, литературный человек. А мне тут позвонили, говорят, что Кузьминична сунула мое собрание сочинений какой-то девчонке, совершенно некомпетентной. — Кайсаров заговорил с Женей, как со своей. — Я ей такое устроил по телефону! А потом решил все-таки сам посмотреть… — Взгляд мэтра медленно прошел с ног Жени до ее лица и остановился на груди. — Теперь понимаю, что правильно сделал.

— Совсем как в ваших романах, где всегда есть мотив клеветы. Но ведь кончается все хорошо.

Говоря с Кайсаровым, Женя впервые чувствовала себя собой. Провинциальная робость исчезла, она легко находила нужные слова, чего не было ни с университетскими друзьями, не считая Саши, ни с официальными лицами.

— Да, и у нас с вами все будет отлично.

11. ЖИЗНЬ ИЗМЕНИЛАСЬ

Жизнь изменилась.

Это было не увлечение, не любовь, а странная безудержная страсть. Редко встретишь врача, который не только не гнушается, но и с удовольствием выполняет работу медсестры, сиделки, санитарки, нянечки. В редакторской профессии Жене нравилось все — от составления пятилетнего плана до монотонной и совсем не творческой работы по чистке рукописи, когда надо напечатать слово на машинке, аккуратно вырезать его из листа бумаги и вклеить на то место, где Кузьминична жирной синей линией зачеркнула крамольное по ее мнению и наверху, задевая другой текст, поставила знак вопроса. И так пять, десять, сто раз…

Только один человек помогал Жене — секретарь редакции Валерия Петровна. Перед войной она приехала в Москву, чтобы поступить в пединститут, но оглянуться не успела, как оказалась замужем за сыном крупного военачальника. Через несколько дней после полного веселых сюрпризов медового месяца ее арестовали. Если бы это стряслось в ее прежней, нишей и трудовой, жизни, контраст не был бы так мучителен… Следователь попался хороший, объяснил, что это предупреждение свекру. Началась война, быстро дали срок и отправили работать в дом малютки, на Колыму. Освободили в сорок шестом, досрочно — хлопотал свекор, ставший дважды Героем Советского Союза, маршалом. Но вернуться в семью не согласилась — поняла, что за это исторически короткое время пропасть между ней и маршальским сыном стала непреодолимой.

Пошла служить в издательство, наискосок от дома, где в коммунальной квартире жила она с привезенными из провинции престарелыми родителями. Кормить семью из трех человек в те времена было очень трудно, брала работу на дом. Машинистка Валерия Петровна была первоклассная — двадцать пять страниц в час десятью пальцами вслепую без единой опечатки. Но при Жене она уже зарабатывала не этим. Источником дохода, помимо секретарского оклада в сто двадцать рублей, были расклейки. Женя так и не смогла привыкнуть к этому варварскому жертвоприношению: разрывают два экземпляра книги и наклеивают каждую страницу на лист белой бумаги. И с автора в частном порядке взыскивают за эту ценную услугу по пять копеек за страницу или даже по десять. Некоторые писатели, из начальников, злили тем, что присылали готовые расклейки, сделанные секретаршами. Ничего не поделаешь: своя секретарша ближе к телу.

Низким прокуренным голосом Валерия Петровна громко объяснялась с начальницей, обсуждала производственные вопросы. И очень тихо, почти шепотом, советовала по телефону автору, как вставить книгу в план, рассказывала Жене очередную любовную новеллу из жизни только что отошедшей от ее стола редакторши — если та распорядилась напечатать договор, отнести корректуру на подпись в главную редакцию или поручила еще какое-нибудь досадное дело, из тех, что составляют служебные обязанности секретаря редакции. При этом делались непрозрачные для Жени намеки на небезупречность моральных и профессиональных качеств этого человека, из чего следовало, что обращать внимание на него не надо и что Женя все равно лучше всех. Несмотря ни на что. На что не надо смотреть — понять невозможно.

Каждое предание было отточено частым рассказыванием, знали его с подачи Валерии все сотрудники, исключая, конечно, главное действующее лицо.

Вот тихая, неразговорчивая Маша Майкова. Пишет диссертацию, в партию вступила. Ради знаменитого либерала Баринова украдкой, как подпольщица, бегала в корректорскую, чтобы восстановить снятые цензурой куски из его статей. А он на дочке генерала женился, без всякого объяснения с Машей. Вот и увезли ее в психушку.

Или Аврора Ивановна, дама с неприятным лицом. Прошла в издательстве, как пишут в юбилейных адресах или некрологах, славный путь от курьера до старшего научного редактора. На самом же деле с трудом карабкалась по карьерной лестнице, пребывая на каждой ступеньке такой огромный срок, что сделалась притчей во языцех. В очередной раз жалуется на нехватку времени, недвусмысленно намекая, что больше и лучше всех работает именно она. Ну, тут очень кстати подковырнуть рассказом (конечно, за ее спиной) о том, как, выпросив разрешение не приходить на службу, она звонит дочери: «Замочи белье, у меня завтра библиотечный день».