Под конец – Шостакович. После его симфонии публика аплодировала стоя, вызывали автора. Он выходил – взволнованный, смертельно бледный”.583

Москвичи любили музыку, и музыка окружала их. На московских бульварах играли духовые оркестры. Потом их заменили репродукторы, передававшие не одни лишь последние известия и вести с полей, но и песни советских композиторов, оперные арии, арии из оперетт, увертюры и даже целые фортепьянные и симфонические концерты. Такие репродукторы стояли на остановках, на перекрестках, в парках.

В парке Горького помимо Зеленого театра, набережной, где играл духовой оркестр, и других площадок живой музыки был и зал грампластинок. Их можно было послушать бесплатно: “Зал был набит. Одни слушатели кричали, чтобы ставили Карузо, другие требовали Шаляпина. Незнакомые между собой люди спорили о достоинствах голосов и исполнения двух этих великих певцов”.584 Впрочем, состоятельные москвичи уже и сами завели патефоны с пластинками, купили или сами собрали радиоприемники. Эмма Герштейн вспоминала про таких же “страстных слушателей радио”, которые искали на радиоволнах, разумеется, музыку. Музыку, а не новости о войне в Европе. Как казалось тогда, чужой и далекой. Эмоциональные и темпераментные женщины просто с ума сходили по знаменитым оперным певцам. Московские девушки делились на “козловитянок” и “лемешисток” – поклонниц солистов Большого театра Ивана Козловского и Сергея Лемешева. Девушки дежурили под окнами великих теноров: охотились за автографом кумира или пытались сорвать с него перчатку, шляпу, шарф, оторвать рукав пальто – на память.

Этот расцвет музыкальной Москвы был недолгим, он оборвется 22 июня 1941-го. После войны возобновятся и выступления духовых оркестров, и трансляции популярной классики (джаз ненадолго попадет под запрет), но прошлое не вернется. Изменятся сами люди. А может быть, этих людей уже просто не будет на свете: “Лет десять-пятнадцать спустя у меня стало возникать ощущение, что их всех убили, кого на войне, кого в тюрьмах и лагерях. Этот тип советских людей надолго исчез”585, – напишет Эмма Герштейн.

3

12 октября 1940-го на площади Маяковского (Триумфальной) открылся новый концертный зал Московской филармонии – зал имени Чайковского. Мур был на открытии. Концертный зал оказался “замечателен и изящен”, Муру он доставил даже “эстетическое удовольствие”. В зал Чайковского он пришел и на следующий день. Еще в сентябре Мур купил за 63 рубля абонемент на семь концертов. Билеты и абонементы будет покупать и позже. Весь сезон 1940–1941-го Мур – частый посетитель филармонии. Если была возможность, то ходил в филармонию раз в неделю – каждые выходные, а иногда и дважды в неделю: я “сделался специалистом по симфонической и фортепьянной музыке. Не пропускаю ни одного концерта”586, – напишет он Але в марте 1941-го.

Позже Мур признается, что его любовь к филармонии была не такой уж искренней и безраздельной. Порой ему бывало там “прямо-таки скучновато”. Концерты классической музыки были для него чем-то “вроде какой-то «светской обязанности»”. Зато ему нравилось фланировать среди меломанов в своем заграничном костюме, чувствовать принадлежность к миру художественной элиты. Своего юношеского тщеславия Мур не скрывал. Он был лично знаком с Генрихом Нейгаузом и Сергеем Прокофьевым. Однажды побывал на концерте, где Прокофьев дирижировал симфоническим оркестром, а на фортепьяно играл Святослав Рихтер.

Но музыку Мур бесспорно любил. Предпочитал композиторов XIX века. Скажем, музыку барокко он почти не упоминает, даже Баха. Не особенно интересовался Бетховеном. И не подумал прийти на премьеру вагнеровской “Валькирии”, легендарную постановку Сергея Эйзенштейна в Большом театре. Зато с удовольствием слушал Верди, Бизе, Мендельсона, Листа, Глазунова, Рихарда Штрауса, Берлиоза, а из композиторов XX века – Рахманинова, Стравинского, Прокофьева, но далеко не все вещи. Скрябина и Шостаковича он ценил, но не любил или, точнее, полюбил не сразу.

Знаменитый марш Прокофьева любят почти все, но сама опера “Любовь к трем апельсинам” воспринимается сложнее. Мура можно понять. Борьба композиторов XX века с мелодизмом раздражала не только Сталина и Жданова. Дисгармоничная музыка, та самая “музыкальная душегубка”, о которой после войны скажет Жданов, требовала от слушателя большой подготовки. Мур музыку Шостаковича сначала не принял, но заинтересовался ею. Слушал трансляции “декады советской музыки” из Колонного зала Дома Союзов. Читал рецензии музыковедов на новые вещи Шостаковича. Прокофьев и Шостакович, два музыкальных гения сталинского СССР, вовсе не были бедными гонимыми музыкантами. Несмотря на время от времени начинавшиеся кампании по борьбе с формализмом, на не забывшуюся еще статью “Сумбур вместо музыки” (Правда. 1936. 28 января), перед войной оба процветали. 23 ноября 1940-го в малом зале Филармонии впервые исполнили фортепьянный квинтет Шостаковича. Мур не был на премьере, но прочитал хвалебную рецензию на квинтет, а 7 декабря услышал его по радио: “Это, конечно, замечательное произведение, которое делает честь советскому музыкальному искусству. Шостакович имел огромный успех”.589 За свой квинтет Шостакович в марте 1941-го получит Сталинскую премию 1-й степени (100 000 рублей). Всего у него будет пять Сталинских премий, орден Ленина и орден Трудового Красного Знамени.[72] У Прокофьева – шесть Сталинских премий и орден Трудового Красного Знамени.[73]

Мур, стараясь понять музыку Шостаковича и Прокофьева, хотел идти в ногу со временем, понимать музыку композиторов, признанных не только меломанами, но и государственной властью.

Чаще всего Мур ходил на концерты с Митей, тоже меломаном. К сожалению, Дмитрий Васильевич почти ничего не написал в мемуарах о своем увлечении музыкой. Между тем в послевоенное время он станет известным московским коллекционером пластинок. А собирал он именно записи классической музыки. В 1942-м в полуголодном Свердловске Митя ходил слушать Давида Ойстраха. Мур нередко ругал друга, писал, будто тот не понимает музыки, но вкусы их чаще всего сходились. Митя, по словам Мура, обожал Чайковского. Для Мура Чайковский был просто вне конкуренции.

О своей любви к Пятой симфонии Чайковского Мур напишет летом 1940-го. А с осени будет регулярно посещать концерты в Московской филармонии. Сочинения Чайковского там исполняли часто, к величайшей радости Мура: “5-ая симфония Чайковского – замечательное по силе и мелодичности произведение. Какая музыка! Следующие два концерта – 3-й концерт для ф-но с оркестром Прокофьева и «Поэма экстаза» Скрябина – абсолютно ничего не стоили. Чайковский здорово заткнул их за пояс!” – записывает он 22 октября 1940-го. Мур даже купил в книжном краткую биографию Чайковского. “Я не знаю другого композитора такого замечательного, как он. Он гораздо человечнее, сильнее, чем Бетховен, – для меня нет никакого сравнения между обоими”590591, – писал Мур.