были сумерки, то я его хорошо видел; я встал и натравил на него собак, он, однако, остался стоять, пока мы не прогнали его хлопаньем в ладоши.

10 июня.

В 3 часа утра мы расстались с этим пустынным местом и вечером прибыли в Сольцы, в 14 милях от Новгорода. По пути на реке Шелони, по которой мы плыли вверх по течению, мы немного поели.

11 июня.

Отсюда уехали и продвинулись на 7 миль по упомянутой реке Шелони, остановились на равнине. Русские нас теперь плохо кормили, поэтому посол решил снабжаться за свой счет. Русские, не желая позора, препятствовали этому, запретив крестьянам в окрестности что-либо продавать нам, так что мы были вынуждены обойтись плохой пищей.

12 июня.

Уехали отсюда и остановились в Дубровне, продвинувшись на 4 мили. Опока, мимо которой мы прошли, — это большое село с двумя церквями — была теперь совсем безлюдной: все крестьяне с женами и детьми убежали в лес, так как солдаты, которые стояли у них на квартирах, изводили их. В Дубровне крестьяне рассказали нам, что в трех милях отсюда сгорел дотла маленький городок и что зимой там девять поляков вызвали переполох, убивая мужчин, которые попадались им на глаза. Здесь убили 15 человек, и тех, кого могли захватить, увезли с собой. Явно видно, что все в ужасном испуге: обработанных земель мало, дома запущены, и много людей убежало.

Отсюда мы проехали в тот вечер еще 3 мили и находились около Ручьев, в 8 милях от Пскова, к которому подошли на следующий день вечером, проехав еще 6 миль. Здесь мы собирались остановиться, но из города пришло иное сообщение. Микита Степанович Паганевич[298], наш прежний пристав, пришел по своему желанию приветствовать нас.

13 июня.

В Пскове, начиная от ворот до постоялого двора, все было занято войсками, мне кажется, их было 1000 человек; они плохо обмундированы, кроме группы донских казаков, хорошо вооруженных, с карабинами на плечах; это крупные, сильные люди с длинными усами, одеты в белые кафтаны.

Сейчас здесь все в большой тревоге: в стране повсюду войска, по-прежнему от нас отстраняют всех иноземцев, и ни один иностранец, кроме нас самих, не может войти в наши ворота под угрозой большого штрафа. Саранский[299] теперь держит управление как полководец, Нащокин[300] ведает полицией, младший Нащокин[301], который был в Голландии послом, — помощник воеводы[302]. Воины, находившиеся здесь, должны были через день-два отправиться в поле и присоединиться к армии, которая стоит там против поляков.

Пока мы находились в Пскове, ни тот, ни другой воевода никого не прислал приветствовать посла, поэтому и посол никого не послал приветствовать их; при въезде и при выезде нам не предоставили парадных лошадей. Нащокин хотел, чтобы мы уехали отсюда водным путем в Дорпат, и сказал: "Когда я был послом в Голландии, я должен был ездить так, как они [голландцы] хотели". Он считал, что так наша отправка обойдется ему дешевле.

15 июня.

Мы взяли путь на Печору, куда прибыли 15-го к концу дня, это расстояние в 9 миль. Тридцать пехотинцев, которых нам дали с собой как провожатых, плохо вооружены; было смешно, что свое оружие они уложили на наши телеги, и это здесь, на границе, где меньше чем в 6 милях находятся поляки. Когда мы выехали из города, оказалось, что за нами следовал отряд с 30 лошадьми. Сперва мы решили, что это поляки, и, навострив уши, схватились за ружья, но это были русские, которые направлялись в Печору, и нам дали их с собой как конвой. Они были вооружены саблями, карабинами, пистолетами, некоторые — луками и большими мечами. В Печоре мы нашли все сожженным, кроме монастыря, так поляки похозяйничали в наше отсутствие; они убили и увезли многих людей. Перед монастырем стояли три знамени вооруженных пехотинцев; к ним присоединились всадники [конвой], чтобы помочь в осаде. На пути мы встретили пять-шесть пленных поляков, еще одного при нас привезли в Печору.

16 июня.

Из Печоры мы уехали 16-го и в 3 часа после полудня подошли к лифляндским границам, а немного спустя к замку Нивенхёйзен. Господин Роотхауз встретил нас у пограничных столбов, коротко приветствовал посла, намереваясь проводить его до Риги. Между ним и нашим русским приставом, Алексеем Ивановичем [Барановым], возник спор. Швед не хотел пропускать русских через границу. Русский сказал: "Хорошо, мы не перейдем, но тогда и царские подводы тоже не перейдут". Швед ответил: "Вы можете перейти с шестью солдатами, но не войдете в замок, а проводите посла только до замка". Русский спросил, не задержат ли их и получат ли они обратный пропуск; это было ему подтверждено, после чего он повел нас к замку. Солдаты остались на границе, а подводы перешли ее. Посла приветствовали из замка пушечными выстрелами, и здесь мы расстались с русскими. Пристав получил на прощание серебряный кубок, капитан Юриан и другие служилые, соразмерно со своим положением, получили деньги. Посол просил поблагодарить царя за все доброе и т.д.

В Пскове, пока мы там находились, совершали крестный ход с иконой Богородицы и иконой неизвестного мне святого, с хоругвями, крестами и разными мрачными непонятными суеверными предметами. Знатные и простые люди шли следом; входили и выходили из одной церкви в другую, и повсюду, где стояли иконы, их благословляли, при этом крестились, кадили [ладаном], делая много непонятных движений, и т.п.

18 июня.

Мы выехали из Нивенхёйзена и к вечеру прибыли в Раузе.

19 июня.

Доехали до места Тайвола, или "Капральский кабачок". Отсюда 20-го мы продвинулись вперед на 7 миль и остановились в 5 милях от Вольмара, около постоялого двора, кажется, он назывался Уденкаак.

21 июня.

Добрались до крепостной стены Вольмара. Посол и свита вошли в замок и посетили коменданта; пушка палила. Ночью, однако, мы переночевали в поле, по нашей привычке в палатках и на телегах.

По пути я видел древний обычай здешних крестьян; они вешают кресты на деревья, где прежде стояли их идолы; кресты в память [умерших] женщин обмотаны красной ниткой, а связка соломы, размером с гроб, на которой лежали умершие, привязана к кресту[303]. Они говорят, что всякий раз, когда проходят мимо этих деревьев с крестами, то вспоминают своих умерших. Эти люди еще крепко связаны с язычеством. Едва ли они верят в воскресение мертвых, в рай и ад; их принудили к христианству, и они ненавидят своих господ. В определенное время года они приносят