Роберт Иванов, двадцати семи лет, был разрекламирован в журнале „Тайм-аут“ как новейшая находка продюсера-миллиардера Дэвида Геффена, который якобы был потрясен его игрой в одном из клубов Санкт-Петербурга. Посмотреть на явление миру второго Курта Кобейна пришло достаточно людей, чтобы наполнить клуб до отказа. Концерт не обманул их ожиданий. „Я никогда не слышал ничего подобного, — говорит один из посетителей Blue Note Айк Бирнбаум. — Так можно играть, только если продал душу дьяволу“. Примерно то же самое мы услышали и от других очевидцев концерта, прерванного после первого отделения из-за того, что Иванов был доставлен в больницу с сердечным приступом. По сведениям нашего источника в больнице, приступ мог быть вызван передозировкой наркотиков.

Сегодня утром Геффен в специально выпущенном пресс-релизе сообщил, что ничего не слышал ни об Иванове, ни о его группе с мрачным названием R.I.P. Представитель „Тайм-аут груп“ отказался комментировать ситуацию. Но из неофициальных источников нам стало известно, что и журнал и клуб получили информацию о новой блюзовой сенсации от людей, представлявшихся помощниками Геффена и предоставлявших некие „убедительные доказательства“ его участия».

Ни о каком бородаче, заходившем в гримерку, в заметке ни слова.

— Значит, развезу дурные вести, — мрачно говорит Иван Софье. — Но пока за котом?

— Конечно. Грустно заканчивается эта твоя история. — Она привычным уже движением ерошит ему волосы. — Но ты ведь не мог ничего сделать, правда?

— Не знаю, Соня, может, и мог, да недопонял чего-то. А теперь уже поздно. Похоже, не по мне эта работа. Начну что-нибудь искать.

Софья сочувственно стискивает ему локоть. В отличие от Молинари Иван благодарно принимает такие выражения солидарности. Но, может быть, это только от Софьи.

Вызволенный из гостиницы Фима необычно щедр на ласки. Он громко мурлычет на руках у Софьи почти всю дорогу домой, а под конец перебирается на сиденье, чтобы потереться головой о Штарка. Иван где-то читал, что кот так метит человека в качестве своей собственности. Ну почему бы и нет, растроганно думает он.

В квартире все так, как они оставили, спасаясь в люльке от константиновской службы безопасности. Окно приоткрыто, как бы приглашая воров. Мусор в ведре совсем сгнил и воняет. Но, пренебрегая домашними обязанностями, Штарк первым делом включает компьютер — почитать про Роберта Джонсона. Софья подходит к нему сзади, обнимает, когда он находит на «Ю-тьюбе» «Адского пса».

— Боб вчера был лучше, — говорит она, дослушав.

— Ты веришь в дьявола? — спрашивает ее Иван.

— Если веришь в бога, нельзя не верить в дьявола. Я стараюсь его не подпускать.

— Знаешь, у меня такое ощущение, что он совсем близко. Что мы его даже видели.

— Во плоти? Это вряд ли. Хотя, конечно, он всегда рядом. Караулит твою душу.

— Не мою.

— Почему ты так считаешь?

— Скорее, не считаю, а вижу. Пойду уже вынесу мусор.

— Давно пора. — Она чувствует, что Иван не хочет дальнейших расспросов.

«Я должен был раньше заметить всю эту чертовщину, — думает Иван по дороге к помойке. — Я должен был понять, что это не просто скрипка. Еще когда Иванов исчез после кражи. Почему я поверил, что он испугался Константинова? Потому что сам Константинов так считал? А где моя-то собственная голова? Я должен был задуматься, когда Амиранов убеждал меня, что это никакой не „страдивари“, а я-то уже знал, что Лэм сидит в Нью-Йорке со всеми доказательствами. Я должен был трижды задуматься, когда увидел, что Иванов-старший, во-первых, совсем не ищет сына; во-вторых, тоже стал меня убеждать, что никаким „страдивари“ тут и не пахнет; и в-третьих — показал бумагу о ПОЖИЗНЕННОМ ПОЛЬЗОВАНИИ! А не о собственности!

Но я не задумался, и понятно почему: я так обрадовался, что мать Иванова узнала на фотографии Фила Фонтейна, что забыл обо всем остальном. А ведь эти Ивановы все сто сорок лет ждут настоящего владельца скрипки. Почему это ожидание не прервали ни революции, ни войны, ни время? Ведь за такой срок кто угодно понял бы, что за скрипкой никогда не придут, да и по советским, а потом и российским законам никто не смог бы предъявить на нее права… Что же это за владелец такой?»

Стоя в десяти метрах от опрятных алюминиевых контейнеров, которые с некоторых пор завелись во дворе его дома вместо черных от грязи мусорных баков советского образца, Иван ставит мешок на землю, потому что ему вспоминаются глаза мистера Лэма.

Ведь это Лэм устроил мистификацию с Геффеном! Но зачем?

Выбросив наконец свою вонючую ношу, Иван поворачивает к дому, но тут же меняет направление. По дороге к метро он перестает ругать себя последними словами и пытается восстановить ход событий. Понятно, что, когда Штарк так радовался своим быстрым успехам в расследовании, никто не сказал ему главного. Но это потому, что он неправильно спрашивал. Тоже мне, сыщик!

На этот раз его дорога в «гараж» к главному эксперту Амиранову намного короче, чем в прошлый. Старый лютьер почти приветлив, открывая ему дверь; на вопрос, помнит ли он Ивана, Амиранов отвечает:

— Я, конечно, стар, но еще не в маразме.

Войдя, Штарк тут же понимает, чем вызвано такое благодушие: виолончель, над которой мастер трудился в прошлый раз, закончена и гордо покоится на расчищенном для нее столе, поблескивая свежим, бронзового оттенка лаком.

— Красавица, — говорит Штарк, не чтобы польстить, а потому что инструмент и правда красив.

— Не буду спорить, — улыбается Амиранов. — Хотите чаю?

— Не откажусь.

Когда чай разлит и остывает, Штарк берет быка за рога:

— Ираклий Александрович, зачем вы меня обманули?

— Обманул вас? — Мастер комично поднимает кустистые брови. — Такой привычки, молодой человек, я не имею.

— Та скрипка, о которой мы говорили в прошлый раз. Вы не могли так ошибиться. Вы прекрасно знаете, что это подлинный «страдивари». Зачем вы написали в паспорте про французскую мануфактуру?

Амиранов явно раздумывает над дилеммой: вышвырнуть ли Ивана вон или отвечать по существу. Эта борьба отражается на его морщинистом лице, и Штарк понимает, что у него есть шанс на честный ответ.

За окном начинается гроза. Темнеет, словно раньше времени наступил вечер, и крупный дождь начинает колотить по крыше сараюшки в музейном дворе.

— Зачем мне вообще обсуждать это с вами? — произносит наконец мастер. — Назовите мне хоть одну причину.

— Я был в Нью-Йорке, Ираклий Александрович. И там познакомился с человеком по имени Эбдон Лэм. У него есть документы, доказывающие его право собственности на эту скрипку. И данные экспертиз, подтверждающих, что это «страдивари». Если вы так ошиблись, вы немногого стоите как эксперт. Но я не верю в вашу ошибку. Вы знаете Лэма?

— Понятия не имею, кто это такой. — Амиранов стаскивает с носа свое бериевское пенсне и начинает полировать его тряпицей, хотя в этом нет никакой необходимости. — Но… меня не удивляет, что нашелся владелец. И вы правы, на старости лет мне было бы неприятно думать, что… Конечно, я знал, что это за инструмент. На своем веку я держал в руках, может быть, десяток инструментов Страдивари. Их ни с чем нельзя перепутать. Я бы не перепутал, уверяю вас.