рассказывала о происходящем. «В конце концов, – рассуждала она, – у меня есть перспективная работа и степень магистра; феминизм учил меня быть умнее. Я не нищая. У меня есть образование. Я принадлежу к среднему классу. Я – белая женщина либеральных взглядов, блондинка с длинными волосами и белозубой калифорнийской улыбкой». И всё же она оказалась в этой ситуации, рядом с мужчиной, который уничтожил в ней человека. «Наверное, эти издевательства – отчасти моя вина», – думала она. У него посттравматическое расстройство. Ей нужно быть терпеливее. Он сражался за свою страну, участвовал в войнах за границей. И за это она у него в долгу. Разве весь мир не ополчился против него? Разве она – не единственное, что у него осталось? Разве она не давала клятву? Любовь, уважение, болезнь, здравие, бедность, богатство. Ее долг – остаться, и помочь ему прозреть, чтобы он смог излечиться от своей боли. Она и представить не может, через что он прошел. Где ее сочувствие? Ее терпение? Она думала, что когда-нибудь и как-нибудь ему станет лучше, он перестанет издеваться над ней, и всё будет в порядке.

Но как-то утром она проснулась и сбежала. И ее дело оказалось настолько вопиющим, что программа защиты свидетелей скрывала ее адрес, почту ей доставляли частным курьером, а на окнах и дверях ее нового дома установили камеры наблюдения. На то, чтобы прийти в норму, у нее ушли годы. Ее мужа обязали носить электронный браслет с GPS-трекером, ему вынесли пожизненный запрет на приближение, предписав не въезжать не только в город, но даже в округ, где она жила и работала. Он отсидел свой срок. И наконец, через несколько лет, после того как она ушла, она решилась сделать что-то, что любила когда-то давным-давно: выйти на пробежку. На улицу. На свежий воздух. И тогда она поняла, что теперь свободна по-настоящему.

Навязчивость необъяснимого

Как-то раз Патрик О'Хэнлон и его жена Дон не спали до самого утра. Их дочь Эйприл уже давно заснула. О'Хэнлона много месяцев мучала хроническая депрессия, и он иногда спал в комнате Эйприл, а ее отправлял к матери. Патрику это казалось унизительным, но он постоянно просыпался: ему мешал и храп Дон, и стесненные жилищные условия, и стресс, связанный с работой. Дорога на работу занимала много времени, и часто он уставал так сильно, что засыпал в поезде. Один раз Дон нашла его спящим в кладовке.

Примерно за год до этого О'Хэнлон вышел на пенсию и тяжело переживал произошедшие изменения. Лишь немногие знали о его сложностях – Дон, Эйприл, его мать и его начальник. Но никто и не подозревал, насколько всё плохо. У Патрика была тяжелая депрессия, как оказалось позже, клиническая, и он начал слышать голоса, которые говорили ему, что «выхода нет» и он должен «со всем покончить»[92]. О'Хэнлон избегал мест, в которых могла возникнуть необходимость общаться с незнакомыми людьми, например, лифтов. Он несколько раз проверял прочность перил в жилом комплексе, где временно проживал с семьей, чтобы убедится, что они выдержат, если он на них повесится. Он воображал, как спрыгивает с большой высоты, въезжает в стены, сворачивает на встречную полосу. Прятал таблетки, вместо того чтобы принимать. Неделю за неделей Дон звонила свекрови и говорила, что боится за мужа; Элис О'Хэнлон забеспокоилась, что сын может себе навредить, и стала звонить ему всё чаще.

Близкие переживали, что Патрик наложит на себя руки. Никто и не подозревал, насколько остры его страдания, пока как-то вечером Патрик О'Хэнлон не зашел в комнату к своей дочери и не задушил ее, сказав, что «отправляет ее к Иисусу». Она не сопротивлялась. Потом Патрик пошел в спальню и нанес жене несколько ударов тяжелым предметом, а затем задушил и ее. После этого он несколько часов ездил по городу; остановился у круглосуточного минимаркета. И еще раз, чтобы купить веревку. И наконец, чтобы позвонить пастору и рассказать о том, что сделал.

С юридической точки зрения фамилицид или уничтожение семьи предполагает убийство интимного партнера и по крайней мере одного ребенка (некоторые исследователи называют фамилицидом убийство всей семьи). Бесспорно, это редкое преступление, которое практически не рассматривается социологами. Я нашла всего несколько исследователей, которые хотя бы затронули эту тему в опубликованных трудах. Один из них назвал фамилицид «малозначительным аспектом» исследований проблемы насилия.

Первые упоминания о фамилициде в Соединенных Штатах Америки датируются серединой восемнадцатого века. В течение двух последующих столетий в среднем насчитывалось три таких случая за десятилетие. А затем в 1990-х зафиксировали тридцать шесть подобных случаев. И шестьдесят в период между 2000 и 2007 годами. Согласно исследованию Института семейного насилия, в 2008–2013 годах было зарегистрировано 163 фамилицида, которые унесли жизни в общей сложности 435 человек. Эта цифра не включает случаев убийства родителей детьми (родителеубийство) или ситуаций, когда родитель убивает только одного ребенка (детоубийство). По словам Нила Вебсдейла, директора Института семейного насилия и автора книги «Сердца фамилицида», со времен экономического кризиса 2008 года среднестатистическое количество таких убийств достигло трех в месяц. Иначе говоря, за последние несколько десятилетий пошли на спад практически все виды убийств, но не фамилицид, который, напротив, находится на подъеме.

Если в группах профилактики рукоприкладства чаще всего встречаются представители среднего класса (белые и меньшинства), а тюрьмы в основном населяют малообеспеченные люди с разным цветом кожи, то виновники фамилицидов в большинстве своем – белые мужчины среднего класса и его верхнего сегмента. Конечно, неравенство между меньшинствами и белыми заметнее всего проявляется в тюрьмах по всей стране: представителей меньшинств в разы чаще заключают под стражу за то, что белым европейцам беспрестанно сходит с рук, потому что у них есть деньги, связи или образование. Вспомните истории Роба Портера, Эрика Шнейдермана и Дональда Трампа, и вы поймете, как работают привилегии и экономика белых мужчин. Но в случае с фамилицидом верно обратное: подавляющее большинство мужчин, которые убивают всех членов своих семей – белые представители среднего класса и его верхнего сегмента. Зачастую эти мужчины образованы и хорошо обеспечены, или же были хорошо обеспечены незадолго до совершения убийств. Некоторые из наиболее известных преступлений, например, дело Скотта Петерсона, который заключен в камере смертников за убийство жены и нерожденного ребенка, или случай Криса Уоттса, которого в ноябре 2018 года приговорили к пожизненному заключению за убийство жены, двух дочерей и нерожденного сына, месяцами не сходили с передовиц по всей стране[93]. Фамилицид – один из подвидов связанных с домашним