Впрочем, как она уже говорила, в ту минуту ей не было ни страшно, ни дурно, наоборот, она чувствовала себя защищенной. Лишь задним числом, когда все кончилось и настал черед все обдумать, она испугалась. Далеко не сразу до нее дошло, что случилось.

– А что было дальше? – Сердце у Норы готово было выскочить из груди, она едва могла говорить.

Ну, примерно посреди комнаты Сесилия Агнес сообразила, что шедший позади остановился. Она тоже остановилась. И тогда в соседней комнате заиграла музыка. Очень тихо. Играли на фортепиано.

Звуки трепетали, легкие как пушинки, и тот, незримый медленно закружился.

Сесилия Агнес тоже. Поневоле. Как под гипнозом. Оба медленно кружились, один оборот, другой, третий. Она лишь следовала за незримым, будто в танце, где один ведет, а другой повторяет его движения. Сесилия Агнес даже забыла, что в комнате никого больше нет.

Только случайный взгляд в Норино стенное зеркало напомнил ей об этом. Она танцевала в одиночку, но так сильно чувствовала незримое присутствие, что даже вздрогнула, не обнаружив рядом никого.

Сесилия Агнес умолкла.

– Но ведь ты и была не одна, – прошептала Нора. – Ты просто не видела этого другого. А дальше?

Дальше музыка стала затихать, танец замедлился и в конце концов замер. Они опять стояли посреди комнаты, она и незримый, совсем рядом.

А потом что-то произошло. Сесилию Агнес охватила печаль. Она не в состоянии это объяснить, но было так больно… Она посмотрела на Нору.

Нора тихонько вздохнула, глядя на печь; она хорошо знала чувство, о котором говорила Сесилия Агнес.

– Вот так же бывает, когда провожаешь на вокзал дорогого тебе человека. Поезд уже у платформы, вот-вот отойдет. Пора прощаться. Быть может, навсегда. Неизвестно, суждено ли встретиться вновь.

Нора опять посмотрела на Сесилию Агнес – какие у нее большие блестящие глаза.

– Такова жизнь. Никто этого не знает. Сесилия Агнес задумалась и, помолчав, продолжила Норино сравнение:

– А потом поезд трогается. Медленно скользит прочь. И ты готов заплакать. Но сдерживаешь слезы. Отворачиваешься и уходишь.

Примерно так она чувствовала себя посреди Нориной комнаты. Другой тихо скользнул прочь. И на миг сердце у Сесилии Агнес болезненно сжалось.

А будильник на подоконнике все тикал и тикал. Она подошла к окну. Из глаз градом катились слезы, капали на подоконник. Она хотела вытереть лужицу, передвинула будильник и вот тут-то заметила, что стрелки двигаются в обратном направлении. И это вовсе не казалось ни странным, ни непостижимым, в тот миг она была готова к чему угодно.

Но когда Сесилия Агнес взяла будильник в руки, он вдруг перестал тикать, наступила мертвая тишина. Словно остановилось чье-то сердце.

Вот тут ее охватил страх.

Такое ощущение, будто держишь в ладонях мертвую птицу. Только что она была живая, клевала с рук зернышки, а теперь лежит мертвая, холодная. Очень скверное ощущение.

Она попробовала оживить будильник, встряхнула его…

И в эту минуту вошла Нора.

– Так все и кончилось. – Сесилия Агнес положила голову Норе на плечо, и Нора тихонько покачивала ее, баюкала, как обычно баюкала куклу. Господи, как же они похожи – кукла и Сесилия Агнес. Одно лицо, переменчивое, живое.

Сесилия Агнес подняла голову, посмотрела на Нору.

– Я танцевала! А знаешь… вообще-то я никогда не танцую… не умею. Я умею только рисовать.

Она с удивлением перевела взгляд на свои руки.

Нора встала, подошла к печке.

Надо показать Сесилии Агнес куклу. Наверняка ведь ничего не случится? Хедвиг, правда, никому не велела ее показывать. Но Сесилии Агнес этот запрет вряд ли касается. Кукла связана с нею ничуть не меньше, чем с Норой. А может, и больше.

Она потянулась к нише. Но, уже собираясь открыть дверцы, почувствовала резкую боль внезапной догадки.

Нет, не сейчас. Нишу она откроет одна, без свидетелей. Глаза вдруг наполнились слезами. Она поспешно отвернулась от печки и посмотрела на Сесилию Агнес: заметила ли та что-нибудь?

Не заметила, нет. Сесилия Агнес опять стояла у окна, улыбаясь и забыв обо всем на свете. Достала альбом и целиком ушла в быстрые движения карандаша по бумаге.

Нора молча наблюдала за нею, чувствуя, как боль мало-помалу отступает.

Теперь у нее есть Сесилия Агнес, которая так ей нужна. Они обе нужны друг другу, Нора и Сесилия Агнес, до чего же приятно это сознавать.

Сесилия Агнес подняла глаза от альбома.

– Покажу, когда закончу!

Лишь поздно вечером, когда все улеглись спать и Нора была одна в своей комнате, она рискнула подойти к печке.

Ее одолевал страх. Она догадывалась, что ее ждет. Долго стояла, прислонившись лбом к прохладным изразцам, потом наконец открыла нишу. Руки дрожали.

Да. Так и есть. Еще когда хотела показать куклу Сесилии Агнес, она поняла, что именно увидит. Была к этому готова. Знала.

Кукла исчезла.

Красная подушечка в нише опустела.

Нора долго стояла, глядя на нее. Она никогда и никому не показывала куклу; кроме нее самой, никто Сесилию не видел и теперь уж не увидит никогда. Кукла и правда принадлежала ей одной – и вот исчезла.

Зато у нее есть Сесилия Агнес. И плакать незачем.

Когда она решила убрать подушечку и вынула ее из ниши, то увидела на ней куклин медальон с тонкой серебряной цепочкой.

Медальон был открыт, и с портрета Сесилии смотрели почти те же глаза, что у Сесилии Агнес. Нора долго глядела на портрет и улыбалась.

Да, семнадцатилетняя Сесилия была очень похожа на теперешнюю Сесилию Агнес. Но принадлежали они разным временам. Зато Нора и Сесилия Агнес живут в одном времени. И это замечательно.

Она защелкнула медальон. Надо отдать его Сесилии Агнес. Понятно ведь, его затем и оставили. Чтобы у Сесилии Агнес была памятка о бабушке.