претили жалкие представители национального лагеря — все эти папены, шлейхеры, гугенберги. Геринга долго тошнило от «честного слова» Гитлера, данного Гинденбургу в том, что он, фюрер, никогда не расстанется с ними.

Но, конечно, прежде всего надо было разделаться с коммунистами. Требовался сильный удар, способный уничтожить всех, кто оказался на пути установления полного единовластия нацизма. Изощренный в провокациях мозг Германа Геринга работает в этом направлении денно и нощно, Геринг завидовал своему кумиру Бонапарту: у того на службе находился гениальный полицейский ум Жозефа Фуше, а тут требовалось придумывать все самому.

«Это дерьмо, а не политическое коммюнике»

И Герман Геринг придумал. Придумал нечто такое, что заставило его дважды давать объяснения на судебных процессах: один раз в качестве свидетеля в Лейпциге, другой — в качестве обвиняемого в Нюрнберге.

Читателю уже хорошо известен этот зловещий эпизод мировой истории. В ночь на 27 февраля 1933 года, озаренный пламенем пожара, Геринг стоял вместе с Гитлером на балконе и наблюдал, как горит рейхстаг, символ Веймарской республики. Красные языки пламени бросали свое отражение в темное небо Берлина.

В Нюрнберге Германа Геринга попросили вспомнить некоторые детали того странного пожара.

Может встать вопрос, нужно ли было заниматься этим делом международному суду, если даже на Лейпцигском процессе Димитров и его друзья коммунисты были оправданы? Да, они были оправданы, но кто же все-таки поджег рейхстаг? Лейпцигский суд был далек от того, чтобы бросить тень на нацистских заправил. Герман Геринг здесь ни при чем.

Неужто так и «ни при чем»?

Да, конечно, ни при чем утверждает и Эмми Геринг. Она готова доказать это.

«Я возвратилась из Веймара домой, — пишет бывшая жена бывшего рейхсмаршала. — И в это время Герман позвонил мне по телефону. Герман был страшно взволнован. Вначале я с трудом могла понять из его сбивчивых слов, что случилось. Мне тогда было непонятно, что значило случившееся для него и для третьего рейха. Для меня это было просто пожаром какого-то дома, пожаром, где должен присутствовать Геринг. Я просила его: «Не подвергайся опасности, не подходи близко к огню». Затем я спросила: «Знаешь ли ты, как это случилось?» «Нет, — ответил он. — Мы еще ничего не знаем. Но, очевидно, это был саботаж».

Затем последовала пауза, встревожившая фрау Эмми. Она спросила мужа по телефону: «О чем думаешь?» И тот якобы ответил: «О своих вещах. О семейных портретах. Почему же я все это отнес туда? Все, что мне так дорого!»

Вот ведь каким важным фактом пополнились наконец анналы истории. Оказывается, когда нацисты сделали Геринга президентом рейхстага и для него там оборудовался кабинет, он неосмотрительно перенес в это помещение любимые фотографии жены, родных, а также некоторые дороже картины, о чем так горько сожалел потом.

«Я знала Геринга, — продолжает любящая жена, — знала, как он дорожил теми вещами, которые погибли во время пожара». Кто же после этого может поверить, что при таких обстоятельствах Геринг мог решиться на поджог рейхстага?!

Но ведь обвинители в Нюрнберге поверили. На каком же основании? Давайте посмотрим, проследим это в поединке подсудимого с обвинителем.

— Вы и фюрер встретились во время пожара, не так ли? — допрашивает Геринга Джексон.

— Да.

— И здесь же на месте решили арестовать всех коммунистов, которые значились в составленных заранее списках?

Геринг юлит. Он еще не знает, какими лично против него доказательствами располагает обвинение.

— Мне не имело никакого смысла поджигать рейхстаг… Впрочем, я не сожалел, что это здание было сожжено, так как с художественной точки зрения оно не представляло ценности…

И дальше, обнаруживая уже откровенный политический цинизм, он заявляет:

— Но я очень сожалею, что вынужден был искать новый зал для заседаний рейхстага. И так как не нашел ничего другого, я должен был использовать здание королевской оперы. Между тем мне всегда казалось, что опера значительно важнее, чем рейхстаг.

Геринг полагал, что он легко обойдется подобного рода циническими сентенциями: ведь прошло много лет, и не только от рейхстага, но и от самого Берлина почти ничего не осталось. И тем не менее кое-что все-таки сохранилось. «Кое-что» вполне достаточное, чтобы уличить Геринга!

Обвинитель спрашивает Геринга: известны ли ему Карл Эрнст, Хельдорф и Хейнес? Геринг признает, что это его люди из штурмовых отрядов. Тогда Джексон ссылается на заявление Карла Эрнста о том, что они все трое поджигали рейхстаг по заданию Геринга.

За этим первым ударом следует другой: обвинитель предъявляет показания бывшего начальника нацистского генерального штаба генерала Гальдера, который утверждает, что в день рождения Гитлера в присутствии всех гостей Геринг рассказывал, как он организовал поджог рейхстага.

Потом следует допрос Гизевиуса — видного гестаповского чиновника. Уж он-то знал подробности. Гизевиус показывает:

— Десять благонадежных штурмовиков были подготовлены для производства поджога. Геринга после этого проинформировали о всех деталях плана, так что он в тот вечер «случайно» не выступал с предвыборной речью, а до очень позднего времени сидел за своим столом в министерстве внутренних дел в Берлине… По указанию Геринга с самого начала было решено все свалить на головы коммунистов…

Попутно выясняется бесславный конец одного из исполнителей провокации — Реля. Он совершил какое-то уголовное преступление, был исключен из СА и лишен вознаграждения за то, что лично поливал стены рейхстага горючей жидкостью. Разгневанный этим, провокатор решил в отместку обратиться с соответствующим заявлением к имперскому суду в Лейпциге, рассматривавшему дело Димитрова. Рель был настолько неосторожен, что поделился своими намерениями со следователем уголовной полиции. Донесение об этом немедленно легло на стол Геринга, после чего поджигатель прожил только сутки.

Поплатился за свой свой длинный язык и обербрандмейстер Берлина Вальтер Гемп. При расследовании причин пожара он так некстати узнал и разболтал другим, что в злополучную ночь на 27 февраля 1933 года по личному приказанию Геринга помещение рейхстага было оставлено без обычной охраны и все служащие в обязательном порядке покинули его до 20 часов. Об этой болтовне Гемпа гестапо сразу же доложило Герингу, а тот в подобных случаях не признавал полумер. У обербрандмейстера моментально обнаружились какие-то «служебные нарушения». Под этим предлогом его затолкали в тюремную камеру и вскоре нашли там мертвым.

Но вернемся к ночи на 27 февраля 1933 года. Итак, Геринг, засидевшийся в министерстве внутренних дел, увидел из окна своего кабинета пламя над рейхстагом.

— Это начало коммунистического восстания! — восклицает он.

Каков провидец?!

Шеф гестапо Дилс, которому были адресованы эти слова, вспоминает, что лицо Геринга пылало от возбуждения. Геринг кричал. Казалось, он совсем терял самообладание.

Мартин Зоммерфельд — пресс-референт Геринга —