— А-а-а, очнулся, красавчик, — надо мной нависла молодая медсестра. Она поправила катетер, разглядывая меня с легкой презрительностью во взгляде. Симпатичная, лет двадцати пяти, в идеально сидящем халате на стройной фигуре.

— Я живу? — хрипло выдохнул я, с трудом сглатывая и щурясь от слепящего яркого света ламп, который словно отражался от белых стен.

— А что тебе сделается? Такие, как ты, не дохнут, — с тихой ненавистью произнесла девица, отворачиваясь.

— Помогла бы, — вяло отозвался я, закрывая глаза и слыша возмущенный крик:

— Идиот совсем, еще сидеть из-за вас!

Когда тебя привозят после передозировки в реанимацию с приступом, то ты почти ничего не запоминаешь. Бесконечные лица, какие-то голоса. Врачи задают вопросы, ты отвечаешь, однако ничего из этого невозможно вспомнить. Просто нет сил и даже желания. Затем меня перевели в отделение токсикологии. Суровые медсестры, ремни, которыми тебя привязывают к кровати, и печальные лица соседей по палате — это встретило меня в обычной городской больнице.

Никаких цветов на столе, регулярных улыбок, обещаний помочь, как в прошлый. Здесь пациенты раздражали врачей даже тем, что обращались с каким-нибудь вопросом. Некрасивая сторона той части медицины, так похожая на изнанку жизни любого наркомана. Вокруг меня царили уныние, печаль и тоска — именно та атмосфера, к которой я стремился все эти месяцы. Еще совсем немного, можно было дождаться окончательного психического сдвига, дабы все закончить.

— Ты хочешь отсюда уехать? Мы можем перевести тебя в частную клинику.

Я рассеянно вертел в руках телефон. В больнице запрещалось читать даже «непроверенную» литературу. Она могла нанести вред, а уж о телефонах и смартфонах говорить нечего. Мой сосед Костя каждый день читал толстую книгу русских сказок, лишь бы отвлечься от желания быстрее выписаться. Мы почти не говорили. Только успели познакомиться, сообщить причину попадания в это место, а затем дальше сосуществовали в одном пространстве, почти не пересекаясь.

— Нет.

Рома втянул носом воздух, с силой сжимая кулак. Кажется, я довел его до ручки. Еще бы, ведь их отдых с Аней накрылся по моей вине. Собственно, весь Новый год прошел в беготне по больнице ради меня одного. Приятно, хотя глупо. Лучше бы принесли еще пару-тройку пачек барбитуратов, дабы я мог закончить начатое.

— Может, тебе что-нибудь принести? — задала вопрос уже Аня, кладя свои руки на плечи Ромы и вставая позади него. От ее легких поглаживаний Сташенко чуть расслабился, прижимаясь спиной к своей девушке, будто ища у нее защиты от моего вселенского похуизма в сложившейся ситуации.

— Нет, — вновь ответил я, беспорядочно тыча пальцем в сенсорный экран. Под визги хрюшек я запускал катапульты с птичками, выбивая очки.

Хрю-хрю, ви-и-и.

— Никита.

Бах-бах, хрю-хрю.

— Никита!

«Ви-и-и» — это с визгом полетела моя жизнь куда-то в пропасть. Я вздрогнул, когда Рома со злостью выхватил смартфон у меня из рук, рявкнув:

— Твою мать, ты можешь уделить мне свое царское внимание?!

— Рома, тише, — попыталась привести его в чувство Аня, обнимая со спины Сташенко. — Помни, что говорил Гриша.

Сташенко тяжело дышал, пытаясь привести дыхание в норму. Но мне не хотелось его спокойствия. Пусть орет, чего нет? Вон медперсонал уши греет у стенок, собравшись на скандал. Их все любят. У них тут каждый день бесплатный цирк и экшн в одном флаконе. То домой просятся. То истерику в кабинете врача закатывают. Одна вчера пыталась сбежать из окна на простыне, теперь привязана к кровати и ходит на утку.

Люблю это место. Почти психушка. Только каждый второй знает, где достать спайс по дешевке, и никаких Наполеонов через две палаты.

— Рома, фу, Рома, сидеть, — насмешливо потянул я, намеренно издеваясь. Нет, мне не было стыдно.

Убойная доза лекарств не действовала так, как осознание своей никчемности. Если ты уже на дне, чего еще можно бояться? Я потерял все: любимую девушку, друзей, Федю с Василисой. Теперь оставался последний оплот: человек, заменивший мне несуществующего брата. Которому почему-то еще было на меня не плевать.

— Ты этого не сделаешь, — хрипло выдохнул Сташенко, прикрывая глаза и сжимая Анину руку. Она тоже смотрела на меня. Устало, печально, с какой-то затаенной болью, словно я убивал их своими выходками.

Да бросьте уже, хватит страдать! Жил до этого один, проживу снова.

— Что именно? — поинтересовался я, откидываясь на спинку кожаного диванчика в коридоре.

Мимо проходили пациенты, а за ними — точно военный конвой — медсестры. Я с равнодушием отметил, что сегодня смена Ноны Владимировны — суровой дамы за пятьдесят с копной рыжих крашеных кудрей на голове и неизменной помадой цвета моркови. Она любила орать на всех, кто пачкал едва помытый пол, и ругалась так, что уши в трубочку сворачивались. Пару раз я даже попросил ее повторить на бис.

Подозреваю, она меня ненавидела больше остальных. Не зря вечно величала «паршивой овцой среди молодежи».

— Не выведешь из себя опять. Хоть и очень стараешься, — тихо ответил Рома.

«Нарик? Диана, нарик?! Господи, я говорил тебе, что эти отношения до добра не доведут!»

Егору Загорскому было чем крыть. В тот день, когда я увидел Диану в последний раз, она только молчала. Стояла передо мной такая бледная, измученная болезнью и очень печальная, пока ее брат распинался вовсю в палате. Не знаю, зачем Илья поднял свои связи, чтобы пропустить их ко мне. Я не хотел этого. Не нужно было ей видеть меня таким.

«Зачем?» — тихо спросила она одними губами.

— Потому что я — наркоман. Зависимый, отброс. Не знала? С добрым утром, — сообщил я ей, указывая на дверь.

Гриша приходил после. Не психовал, не орал, наоборот. Целенаправленно выводил меня. Пришлось просить вышвырнуть его из больницы. Дабы не докучал несчастному пациенту. Затем был Илья, а после ребята из центра. Вначале они приходили часто, затем постепенно количество желающих поддержать стало таять. Ничего удивительного, я очень старался. В конце концов, остались только Рома с Аней да Машка, как ни странно. Последняя, кажется, совсем не реагировала на мои излияния.

Но мне все это не нужно. Ничего уже не нужно. Я точно знаю, что как только выйду, опять подсяду на таблетки. Без них снова вижу сны, которые мне не хочется вспоминать днем. Кричу по ночам, пугая до смерти своего соседа, и вырываюсь из ремней, которые удерживают меня на кровати. Теперь шрамы на запястье скрывают уродливые следы, а ломка стала таким привычным чувством, что я почти перестал ее замечать. Эти спазмы уже не вызывают дикой боли, голова не взрывается от малейшего звука. Иногда только прикусываю губу до крови да сую голову под ледяную воду в общей ванной. Становится чуточку легче, меня отпускает, и так до следующего приступа.

— Я не знаю, что делать, — Рома признает свое поражение, и где-то в глубине меня противный голос насмешливо произносит: «Так и знал».