С другой стороны, она не видела тут ничего особенного.

Вот и написала: «С любовью, Марина».

Помимо этого письма она сочинила краткие послания матери и Карен, где в основном оправдывалась, почему пишет так кратко.

Ведь лодка скоро отплывала, и ей не хотелось никого заставлять ждать.

Она обещала, что немедленно напишет подробные письма и будет хранить их до следующей оказии.

Андерсу всегда не терпелось отправить письмо — об этом вспоминали все.

Он ходил с Истером к реке, и они часами стояли на берегу и ждали, когда мимо них кто-нибудь проплывет, и тогда Андерс посылал мальчишку: тот плыл к лодке с письмом и деньгами.

Доктор Буди вспоминала, что он пытался отправить письмо с каждой лодкой, в надежде, что одно или два попадут-таки домой к его жене.

Но через некоторое время он был уже слишком болен, чтобы самому ходить к реке и стоять часами на солнце, и посылал одного Истера.

Марина сразу поняла: Андерс, больной, писал письма жене. Истер не хотел оставлять надолго больного в одиночестве, ведь на этом притоке большой реки лодки проплывали редко, иногда раз в несколько дней. Вероятно, мальчик понимал ритуал передачи голубого конверта человеку в лодке. Но он не понимал, что такое письмо; он только знал, что Андерс писал и писал. Только-только он возвращался домой, а его друг посылал его снова, с очередным конвертом.

Когда Марина обнаружила в своей койке голубой бумажный прямоугольник, аккуратно запечатанный и адресованный Карен Экман в Иден-Прери, она застыла, как образец крови на дне морозильной камеры. Она наклонилась через перила и с бьющимся сердцем посветила фонариком в ночные джунгли, рассчитывая увидеть убегающего Андерса…

Впрочем, она быстро сообразила, кто доставил письмо. Для Истера эти голубые конверты были самыми драгоценными сокровищами и поэтому самыми лучшими подарками. К тому же он завладел ими в результате непослушания, на них лежал отсвет вины.

Письма были такими секретными, что он не держал их в своем металлическом ящике. Отдавал он их медленно — через день, через пару дней; клал под подушку, под простыню, в Маринино платье.

«Я расскажу тебе о плюсах высокой температуры: она делает ТЕБЯ ближе. Я предпочел бы, чтобы она приводила меня домой. Раз или два это случалось. Но чаще ТЫ появлялась в 4.00, вытаскивала меня из койки, и мы гуляли по джунглям. Карен, ты знаешь ВСЕ о джунглях. Знаешь названия всех пауков. Ты ничего не боишься. И я ничего не боюсь, когда ты здесь. Позволь мне жить с такой температурой. В те часы, когда я здоров, мне гораздо хуже».

Больше ничего.

Может, эти письма Андерс просто не дописал — начал и забыл про них, а Истер подобрал их на полу, когда Андерс спал, и куда-нибудь спрятал. Из трех писем в двух было по несколько строк, а в третьем — лишь пара предложений.

«Как фамилия той пары, которая жила рядом с нами в доме на Пти-Кур? Я постоянно вижу их здесь и не могу вспомнить их имена».

После приступа тошноты доктор Свенсон удалилась к себе, а когда вернулась, все закончили письма, кроме доктора Буди — та взялась за какую-то тему глобального масштаба. Она долго глядела на бумагу, потом на потолок, словно прикидывала, сколько ей потребуется слов, чтобы выразить свои чувства, и сколько места осталось для них на бумаге…

После ленча доктор Свенсон вернулась как ни в чем не бывало, а когда Марина открыла рот, чтобы спросить о ее самочувствии, просто отмахнулась — мол, все нормально! — не дожидаясь вопроса.

Ален Сатурн встал перед доктором Буди и забарабанил пальцами по столу:

— Заканчивайте.

— Вы могли бы сообщить мне вчера, что хотите сегодня поехать, — это была худенькая женщина неопределенного возраста; свои черные волосы она заплетала в косу на манер лакаши.

Она сложила письмо втрое и провела языком по полоске клея.

— Тут нет никаких событий, — буркнул Ален. — О чем можно так долго писать?

Доктор Буди залезла в карман своего рабочего халата, достала несколько купюр и протянула доктору Сатурну вместе с конвертом.

Затем без дальнейших разговоров взялась за работу.

С ее преданностью делу, она была архетипом определенного сорта медиков в такой же мере, как раздражительный хирург или пьющий анестезиолог. В любой группе докторов всегда найдется такой или такая, чья машина будет уже стоять на парковке ранним утром, когда остальные сотрудники только приезжают, и за полночь, когда все уже разъедутся. Кто остановится в четыре утра возле комнаты сиделок, рассматривая кардиограмму, хотя не его очередь дежурить в выходные. Над кем посмеиваются украдкой другие доктора из-за отсутствия у него/нее личной жизни, но одновременно испытывают острую, иррациональную ревность.

Доктор Буди убедительно играла эту роль, хотя тут не было ни больницы, ни парковки, ни пациентов.

Хотя все ничего и не знали, кроме работы, доктор Буди все равно работала больше.

Еще она сетовала, что прочла всего Диккенса.

— Вы были когда-нибудь на Яве? — спросил у Марины Ален Сатурн. — Или где-нибудь в Индонезии?

— Нет, — ответила она.

Марина шла за ним к пристани вместе с лакаши, даже не спрашивая себя, зачем это делает.

Отъезд, приезд — она начинала ценить такие события.

Свои брюки она уже видела на одном из туземцев, только он подвернул штанины. Ее рубашки и шляпы иногда проходили мимо нее, и с этим нельзя было ничего поделать.

— Я считаю, что Буди больше подходит для тропиков, чем все мы. Этот воздух, эти запахи хорошо ей знакомы. Она редко глядит по сторонам, потому что для нее тут нет никакой экзотики.

Доктор Сатурн развязывал узел на веревке, державшей понтонную лодку у берега, и лишь сильнее его затянул. Прибежал Истер и хлопнул его ладонью по плечу.

— Вот, возьмите меня или Нэнси, жителей Мичигана. Для нас тут все гораздо тяжелее. Неважно, сколько мы здесь живем, как часто приезжаем — все равно мы никогда не акклиматизируемся до конца. Это место останется для нас чужим.

— Доктор Свенсон родилась в штате Мэн, но не кажется тут чужой.

— Доктора Свенсон никогда не нужно приводить в пример, если речь идет о том, как нормальные люди реагируют на окружающую среду.

Какая-то крупная белая птица странного вида, с размахом крыльев как у птеродактиля, летела над рекой в их сторону. У нее была голая черная голова, длинный черный клюв и красная полоса вокруг костистой шеи. Они замерли при виде нее, пока она после крутого виража не скрылась в густой чаще.

— Андерс сразу бы сказал, что это за уродец, — заметил Ален Сатурн.

Быстро перелистав страницы в книге Андерса, Беноит показал доктору Сатурну фотографию этой птицы, и тот одобрительно кивнул.

— Аист ярибу, — прочел он.