днем и ночью не дают. Между прочим, премьеру на понедельник перенесли из-за убийства той девочки, что в соседнем здании в шоколаде утопла.

– Мы по этому вопросу и явились. Ведите на это проклятое собрание, где девочку удушили, или я сам пройду, тогда и вас под арест к чертовой матери, – Грених оттолкнул сторожа и ворвался в тамбур. Петя только ойкнуть успел. Сторож бросился за Константином Федоровичем.

– Какое собрание? Нет здесь никакого собрания, – кричал он возмущенно вдогонку.

– Как это нет? – Грених бросился открывать массивные дубовые двери на пути к зрительному залу.

Каждая дверь была предусмотрительно прикрыта импровизированным запором – тонкий неотесанный брусок укладывался за круглые, выполненные в виде плоских ракушек, ручки. Профессор отбросил брусок и распахнул дверь. Пространство партера тонуло в темноте и мертвой, гробовой тишине. Он вбежал по паркету к сцене, обмер, глядя перед собой и соображая, отчего это вдруг зачинщики «Маскарада» изменили своим принципам и отменили собрание. Не потому ли, что Фомину пришлось в шоколадном цеху утопить?

Грених вернулся, притворил дверь и уперся тяжелым взглядом в сторожа. Тот стоял, уперев руки в бока, и недобро глядел в ответ своими бесцветными глазками из-под припухших век.

– Я бы попросил объяснить, что здесь происходит? – глухо выдавил Грених.

– Что здесь еще может происходить, мил-товарищ? – взорвался сторож. – Репетиции, представления «всем на удивленье», водевили всяческие. Что еще происходит обычно в театрах?

– В полночь.

– Что – в полночь? Спят все в полночь.

– Что происходило здесь с полуночи до рассвета с четверга на пятницу и с пятницы на субботу?

Ефим Андреевич шмыгнул носом, его лицо приняло выражение равнодушия.

– А, не знаю, это не моя вахта была. У меня с тех пор, как товарищ Мейерхольд из-за границы вернулся, сменщик появился. Два дня я сторожку занимаю, два дня – он.

– Кто такой?

– Почем мне знать? Я его раз видел только, когда все тут показывал.

Грених бросил яростный взгляд на сторожа – понял, что ему просто так ничего не скажут, и полез по старой, забытой привычке за ремень, где у поясницы был заткнут браунинг.

– Дело в том, что здесь сектанты собираются, – увидев его движение, вскликнул Петя, поднял руки, одновременно и останавливая разгорячившегося профессора, и предпринимая попытку вступить со сторожем в диалог. – Погибла девушка!

– Какие еще, к едреной фене, сектанты? – принялся наступать сторож. Движение Грениха его нисколько не испугало – стреляный был воробей, пережил все мировые события последних лет. – Сказано же, девушка утонула, а не сектанты. В варенье, то есть шоколаде! То был несчастный случай! При чем тут сектанты? Фабрика кондитерская, а не сектанты. Фабрика, что во правом крыле.

– Вам, верно, все равно, что делается не в вашу вахту, – вскинулся Грених. – Под носом убивают, а вам чихать!

– Прямо! – пристыженный сторож опустил плечи. – Очень даже не все равно. Потому, как только вернулся Мейерхольд, покоя мне нет, ходят тут толпами. А я этого не люблю! И откуда у него столько народу в труппе? Услал меня, сменщиком заменил. Жалованье на треть сократил. При ХПСРО Бебутого здесь тишь да гладь царила, потому как с холодного 20-го не было поставлено ни одного спектакля, а теперь – что? Все вверх дном перевернули.

Сторож замолчал, сунул руку за пазуху поддевки и оглядел пришельцев с ног до головы, словно те были скоморохами, явившимися просить подаяния.

– Не знаю я никаких сект, – отрезал он. – Не в мою смену приходят сектанты.

– Помогите, Ефим Андреич, разогнать их! – подался вперед Воробьев.

– Как я те, мил-товарищ, помогу?

Петя обернулся к Грениху, глянул на него, молчаливо испрашивая соизволения продолжать. А потом опять обратился к сторожу:

– Нам нужно будет в зрительный зал попасть с черного хода. Здесь есть потайная дверь какая? Калитка? Лаз, подвал, что-нибудь?

Петя так на него наступал, что сторож все-таки сдался и показал им потаённое место.

Со стороны Тверской имелся ход на кухню старого питейного заведения, закрытого еще до революции. Вел он под лестницу, в подсобные помещения театра, а там уже по лабиринту коридоров можно было и за кулисы попасть. В бывшем театре французского антрепренера Шарля Омона «Буфф-миниатюр», позже выкупленном Игнатием Зоном, Кулешев открыл лет пять назад курсы экспериментального кино, теперь театром заведовал Мейерхольд. Столько стен снесли и новых ставили, что почтенный Ефим Андреевич, живший в театре со времен Омона, уже и счет преобразованиям потерял. Каких только заведений, обществ, контор, лавок, цехов и мини-фабрик здесь не открывалось на первом этаже!

В зале бывшего кабака ныне редакция «Медицинского журнала», располагавшаяся на углу здания, устроила склад макулатуры, неисправных типографских механизмов, старых печатных машинок и прочего хлама. Работники журнала редко заходили в нижнее помещение, поэтому пол и подоконники здесь были покрыты пылью. Дверной проем, служивший сообщением зала с кухней, оказался загороженным старым посудным поставцем, забитым потрепанными и запыленными журнальными листами – бракованными тиражами, старыми книгами, рулонами испорченной бумаги. Поднапрягшись, сдвинули шкаф с места, открыв проход наполовину.

– Хорош, – махнул рукой сторож и добавил, пряча связку ключей в карман: – Если дело милиции коснется, я вас сдам. Мне головной боли не надобно.

– Согласны, Ефим Андреич, сдавайте, – отозвался разгоряченный Петя. – Только уж не ранее, чем сама милиция придет.

– Мне на кой черт туда ходить. Ладно, мил-товарищи, бог… или что там нынче в моде… знамя красное вам в помощь.

И ушел.

Достав ручной фонарик, Петя бесстрашно протиснулся в лаз. Грених включил свой, пошел за ним. Ночную тишину нарушал сухой треск их шагов по ссыпавшейся штукатурке и всякому мусору. Светили под ноги, вперед, вправо, влево. Два луча скользили по полу и стенам, скрещиваясь и разбегаясь по сторонам. Там еще одна дверь оказалась, замок не заперт, дальше шел коридорчик, тот разветвлялся. Глянули налево, направо. Старые потрескавшиеся стены щедро украшены паутиной.

Возбужденный приключением, Петя несся вперед, будто охотничий спаниель. Был всегда на метр впереди и все говорил о чем-то. О театре рассказывал, о каком-то из своих дядьев, как тот любил сюда ходить смотреть французские водевили еще до революции, о родственнице, которая танцевала канкан.

Однако мальчишка, даром что молодой, умел ловко ориентироваться в темноте, точно сквозь стены глядел. Смело сворачивал то туда, то сюда. Грених едва поспевал. Уткнулись в запертую дверь, за которой, как сообщил Петя, поглядев в щель снизу, располагалась одна из гримерных. Грених подергал ручку – замок на запоре. Петя достал из сумки кусок проволоки и без труда его вскрыл.

Вынырнули в крохотную комнатушку с белыми стенами, зеркалом и множеством пуховок, кисточек, палитр на столике. На