этот маскарад, а мои пациенты – бывшие и, может, нынешние, сгинули бы к чертям.

– А вы никогда не допускали мысль, что за всем этим стоит… больной человек, ваш пациент, который все это затеял, чтобы… ну, или насолить вам, или ради какой-то таинственной, ведомой только больной голове, причине?

Грених призадумался, вернувшись к себе за стол. Опустил локти, уронил лоб на ладони. Под пальцами пульсировала беспокойная венка.

– Нет, – сказал он. – Это все тщательно срежиссировано, приглашения рассылались – как ты сейчас мог убедиться сам – будто бы от моего лица. Рассыльными брали шпану, которую искать потом что в поле ветра. Все реплики спектакля записаны на граммофонные пластинки, по сцене ходят актеры – думаю, мейерхольдовские. Им, видно, предложили халтурку, заплатили за участие в постановке, сути которой они не понимают – думают, что гипноз не всамделишный, что такого не бывает.

– А больные после маскарада этого с ума сходят…

– Поначалу и я так думал – за этим стоит больной. Да еще и мой брат. Но когда увидел все, обмыслил детали – пришел к выводу, что это все делается с целью закрыть наши исследования и опорочить меня. Я не удивлюсь, если вскоре о ночном маскараде напишут в газетах. Те, кто туда приходил по приглашению, и глазом не моргнув скажут, что оно было от меня. Потом всплывут психохирургические операции, которые производил до революции Максим в Петербурге. Никто не станет разбираться, что я не имел к ним никакого отношения. Одно время мы оба работали в Психоневрологическом институте у Бехтерева. Вернее, работал он, а я стажировался…

Грених замолчал. Его вдруг осенило невероятное воспоминание. Оно явилось и померкло. Константин Федорович некоторое время сидел с нахмуренным, озабоченным выражением лица и пялился в пустоту, точно больной старческим маразмом, позабывший куда шел.

– Петя, – сказал он. – Я раньше видел Шкловского.

– Видели? Где?

– Кто он? Кем работает? Что делал до революции? Ты присутствовал, когда его допрашивали как свидетеля?

– Да, он бухгалтер из кинотеатра «Уран». Кстати, выяснилось, что раздает за так билеты некоторым из Моссовета, а те ему, наверное, обещают квартиру сохранить.

– Бухгалтер, говоришь?

– Ага.

– В кинотеатре?

– Да, что на Сретенке.

– А был он, как и явившийся только что фокусник, циркачом. Я его вспомнил. Еще в Преображенке, изучая с братом методы гипноза, мы приглашали к сотрудничеству артистов цирка, фокусников. Тогда гипнозом, чтением мыслей забавляли публику именно что циркачи. И знатоками они слыли отменными. Недаром Мезенцев арестовал труппу Риты, теперь он всех циркачей под прицелом держит. Те известные жулики и плуты. А уж какие они гипнотизеры! Подойдет такой к тебе в толчее на Сухаревке или на Смоленской площади, спросит, который час, а через минуту ты стоишь без верхнего платья, портфеля и босой.

– Ну это мы знаем! Цыгане умеют обуть будь здоров.

– Так вот Шкловский в прошлом тоже гипнотизер и ментализмом занимался – чтением мыслей!

Грених откинулся на стуле и уставился в потолок.

Воспоминания скоростной каруселью заскользили перед глазами: студенчество, марксистские кружки, поиск мифической правды-истины, «Союз освобождения», работа в Преображенке, отдел буйных и неспокойных больных, Макс в смирительной рубашке, вереница испытуемых, которые приходили с улицы, кто-то задерживался надолго, кто-то, как Шкловский, лишь на сеанс, лекции на Юридическом, потом побег брата, война, революция в феврале, революция в октябре, смерть отца, красные, опять война, морг Басманки…

– Нужно просто найти человека, – прервал его мысли Петя, – что прооперировал заключенного, тогда у нас появятся жесткие доказательства: операции проводите не вы, а еще кто-то! Пусть потом разбираются и копают.

– Ты прав, Петя. Нужно успеть это выяснить самим… прежде чем идти на крайние меры – рассказать все Мезенцеву. Ведь и убийства Лиды и Синцова ему видятся чистой случайностью…

Грених уронил голову на руки. Этой ночью он спал всего два часа.

– Все, от чего я могу оттолкнуться… во времена красного террора…

Он осекся, взвешивая, можно ли при Пете произносить такое одиозное словосочетание, но из песни слов не выкинешь, и продолжил:

– …мою квартиру всю перевернули с ног на голову, распотрошили книги, наши с отцом и братом подшивки с докладами, корреспонденцией, монографиями. Ту подшивку по «Психохирургии» не взяли, но вырезали из нее большую часть страниц. Это сделали не ревкомовцы, им были не нужны операции на мозге. Это сделал кто-то из ученых медиков. Наш управдом назвал фамилию одного приходившего, пока я в морге Басманки отсиживался… Квартира была заброшена, все знали, какую богатую библиотеку собирать начал еще мой дед. Многое утащили в МГУ, я сам видел там книги с дарственными надписями от зарубежных коллег отца и его научные труды по центральной и периферической нервной системе, невропатологии… Я все понимаю, материал богатый, семья, его годами копившая, сгинула… Книги уносили, чтобы их спасти. Но почему-то управдом запомнил только одного человека, являвшегося за ними?

– И кто это был?

– Я его не знаю. Какой-то Хорошильский или Хорошев, управдом не запомнил.

– Подходит тут разве только Хорошилов Иван Алексеевич, заведующий нынче кафедрой патологической анатомии.

Сердце Грениха кольнуло при воспоминании о кафедре, где он провел больше времени на первом курсе, чем где бы то ни было. Вспомнил, как прятался в аудитории анатомического театра, чтобы дождаться, когда все выйдут, и подойти к препарированному телу совсем близко. Помнил множество вскрытий, которые он провел под началом своего наставника Зернова[14], который изобрел энцефалометр – футуристического вида шлем с шипами, но вещь в исследованиях незаменимая, позволяющая определить, какая часть мозга где у человека располагается. Он вспомнил многие часы в библиотеке, в музее, где красовались шестнадцать моделей полушарий мозга, изготовленные для наглядной демонстрации всех борозд и извилин.

– Сегодня воскресенье, университет не работает, – вздохнул Грених.

Петя просиял улыбкой, вскочив и схватившись за свой портфель.

– А Иван Алексеевич по воскресеньям приходит на кафедру работы наши проверять, я ему, бывает, в этом помогаю. Уверен, он и сегодня пришел. Идемте, Константин Федорович, прогуляетесь. Чем здесь мучительно переживать и думать о случившемся, лучше воздухом подышать, – он подошел к столу и потянул профессора за рукав. – Не застанем, так пойдем искать пропавшие страницы из работ вашего брата в архиве.

Грених поднялся, стянул с вешалки свой плащ и молча поплелся за неугомонным стажером.

– Вы пистолет с собой сегодня взяли? – заговорщицки подмигнул Петя, когда они повернули на Пречистенку, которая нынче была переименована в Кропоткинскую улицу, в сторону Пречистенской набережной, переименованной тоже в Кропоткинскую. Петя предложил пройтись вдоль реки.

– Петя, что за настроение разбойное?

– Ну его ж надо будет к ответу призвать?