А потом Пруссия, там здорово рубались. Особенно в марте и апреле много погибло людей. И меня сбили. А говорили — броня… Мы низко спустились, и в меня попал бронебойный снаряд. Мотор в броне, 8–10 мм. Пробило эту броню, пробило картер, и мотор — чих-чих… Как мотор стих, я — сразу на свою территорию. Порубил у них там связь и сел на окопы, к своим, конечно. Вот тебе и броня! Самолет развернулся на 180, думал, взорвется. Но нет. Домой пошли пешком со стрелком. Мой последний стрелок сам был из Омска, сейчас в Крыму живет. Три ордена Славы имеет. Мы с ним в Белоруссии и в Пруссии летали.

— Награждали за вылеты или за какие-то эпизоды?

— За вылеты. Двадцать успешных вылетов — «Знамя». И то просто за вылеты «Знамя» давали редко, нужно было еще что-нибудь. Например, вот меня сбили — это уже кое-что. Или, например, если хорошо попадешь, что-то уничтожишь. Сейчас люди пишут: уничтожил 5 танков, самолетов. Как он мог уничтожить столько танков, когда летали строем по 6 самолетов? Мы вместе слетали, что-то уничтожили. Кому писать? Делить на всех или как? Адъютанты, конечно, в своих талмудах что-то пишут…

Мы стояли в районе Литвы, в районе Волковыска. Там стояли немецкие танки без горючего, и, по данным разведки, к ним должен был прийти эшелон. И вот на этот эшелон должен был летать наш полк. Я летал в третьей группе, потому что наша эскадрилья была третьей. Группы были по шесть самолетов. Мы его уничтожили, но в первой группе погиб ведущий, командир эскадрильи. Он был постарше меня. И кому писать, что эшелон уничтожен? Что, я уничтожил полпаровоза? Абсурд, конечно. Я никогда ничего не писал. Считал: жив, значит, все нормально. Я был пять раз сбит, трижды ранен.

Первый раз осколочным снарядом. Второй раз — когда бронестекло разбили мне. Я там крутился, вертелся, но, по сути дела, был сбит. Третий раз, когда прыгал. Четвертый раз я сел на вынужденную еще до Крыма. Валентин Шапиро из 31-го полка, был такой истребитель, — сказал, что на аэродроме в Джанкое в капонирах стоят немецкие самолеты. Подняли полк с «ПТАБами». У меня на взлете отказал магнето. Пошел на посадку. Мотор и так работал слабо, а на посадке совсем отказал. У меня была хорошая техника пилотирования. Март — все колеса были в грязи. А тут с такой нагрузкой садиться! Но обошлось.

— Вы начали летать на двухместном самолете?

— Немножко летал на одиночном. По пилотированию они одинаковые. Ил-10 вертлявее. Нам его в конце войны дали. А так закончили на Ил-2.

— Потери в основном от истребителей или зениток?

— В основном от истребителей и эрликонов — четырехствольных. Крупнокалиберных зениток я не боялся. От них черные дымки остаются. Малокалиберные, 37-мм — это белый разрыв. А эрликоны — трасса.

— Прикрытие всегда было?

— Не всегда. Почему? Потому что труд штурмовика и труд истребителя — это две разные вещи. Мы их называли — шаромыжники. Что такое летчик истребителя? Он должен пилотировать, еще стрелять. Больше истребитель ничего не делает, ну связь там держит. А летчик «Ила» должен бомбы везти и прийти вовремя, минута в минуту. Если опоздаешь, то можешь по своим ахнуть, а потом — тебя за шкирку! Кроме того, надо отыскать цель, а бывает ведь погода плохая. Потом нужно сбросить бомбы, «рсы» пустить, из пушек и пулеметов стрелять. Да еще у стрелка есть авиационные гранаты для защиты задней полусферы. И со стрелком надо держать связь, и со своим аэродромом, с наводчиками. Ты понимаешь, какой объем работы?

— Взаимоотношения с истребителями какие были?

— Мы с ними почти не встречались, только в воздухе. Были на одном аэродроме, но встречаться некогда. Представители ездили, договаривались, как завтра будут прикрывать, как что делать, а так — нет. Некогда!

— От чего зависит количество заходов?

— От противодействия противника. Когда мы ходили на Мелитополь, там столько было зениток! У нас командиром эскадрильи был Прудников, хороший, серьезный мужик. Говорит: «Мы зайдем с тыла. Сначала пройдем мимо, а потом развернемся и оттуда махнем, пустим „рсы“, бомбы, пушки, пулеметы. Заход делаем и улетаем». Он был прав: все остались живы. Летали на переправы — там столько огня! Один летчик высунул нос, ему сразу в него осколок попал. И то же самое было, когда летали за Днепр: разворачивались и прямо пикировали на переправу всей шестеркой. Стреляем, бомбим, и прямо на бреющем улетаем. Они нам вдогонку стреляют. Очень сильное противодействие было — стратегическая переправа.

— Какие-то прицельные приспособления на штурмовике были?

— Был коллиматорный прицел. Круги.

— А для бомбометания?

— Тут так. Прицеливались по дугам, которые были на капоте. Когда мы летали в Барановичах, там много было конференций, где обсуждалось, как попасть в цель — круг радиусом 50 метров. Переводишь машину в пикирование и держишь цель в прицеле, угол пикирования выдерживаешь. Начинаешь выводить и на выводе бросаешь бомбы. Тут надо учесть ветер, чтобы не снесло и не дернуться. Если сбросил и дернулся, то можешь попасть на свою же бомбу и взорваться. Она, когда отходит, идет вместе с самолетом какое-то время. Если ты дернешься, чуть ниже возьмешь, можешь ее задеть. Высоты атаки были 1900, 1600 и 900 метров. Вывод на 400 метров.

Почему 400 метров? Потому что осколки сотки летят на 400 метров. У нас так погиб один, Давыдов, уже после войны. Пробило ему масляный радиатор. Нельзя было садиться, — он пошел на второй круг, дал газ. И мотор заклинило, и он упал. Ты знаешь, Ил-2 — такая дубина, практически не планирует. Такой дубовый был… Не зря ему сделали не ручку, а баранку. А вот Ил-10 — уже не дуб…

Вот, например, поезд. Как в него попадать? Мы должны заходить не прямо по ходу, а под углом, чтобы бомбы наискосок через состав прошли.

Или какой-то квадрат. Заходим строем и бросаем по команде ведущего. Ты знаешь, как бомбили Ю-87? С переворота, потому что они находятся почти под прямым углом к цели. Они очень точно бомбили, а мы могли пикировать под углом не более 45 градусов.

— PC — точное оружие?

— Все зависит от его стабилизатора, он же не управляемый. Бывает, стабилизатор так изогнут, что снаряд пойдет не туда, куда ты целился, а куда-нибудь в другую сторону. Но попасть, конечно, можно, мы же не в человека целимся.

— Можете вспомнить вылет, когда хорошо попали?

— Эшелоны. Мы целым полком на эшелоны летали. После нас все горело, но и мы потеряли ведущего. В Сувалках, на границе Белоруссии с Польшей, мы летали шестеркой и уничтожили батальон пехоты. Нам никто не противодействовал, так что можно было сделать много заходов. Мы до того распохабились, что прямо вдоль окопов ходили.

Еще баржу топили. Одно попадание было, но она не взорвалась, сразу не утопили ее. Стреляли, по палубе люди носились, ныряли в воду. Знали, что по воде никто не будет бить. Там не одна баржа была. Не одной ведь баржей фронт снабжали, верно?

— Удары подтверждались фотоконтролем?