Купцов Сергей Андреевич. 1943 год

— С какого вылета Вы почувствовали уверенность в своих силах?

— Когда слетал 10 вылетов. Когда один раз упал. Тогда я понял, что я летчик, я многое могу. Боялся, конечно. Страшно было. Боялся, что убьют.

— Механик все время один был?

— Сначала было так, что какой самолет дадут, на том и летишь. К концу войны у меня был механик самолета Иван Керц. Стрелок-радист был Колупаев Иван с 18-го года, старший сержант. Хороший стрелок, смелый.

— С техниками какое было взаимоотношение?

— Нормальное. Я был сержант, командир экипажа, командир звена. Ко мне не обращались по званию, а просто: «Командир». Если истребители атакуют, то стрелок кричит: «Командир, влево, влево!»

— Какое ощущение испытывали, когда возвращались после выполнения задания?

— Ощущение исполненного долга, чувство исполненного долга.

— Бывало, что возвращались, не выполнив задание?

— В Польше, летали бомбить эшелоны. Мне поставили задачу. Я пошел, но меня облачность прижала так, что пришлось вернуться. А один раз пришлось вернуться из-за обледенения самолета… А так больше не было.

— Какая у Вас была мотивация? Хотелось нанести больший урон противнику или чтобы быстрей война закончилась? Почему летали?

— Летал, потому что мне приказывали. Я был предназначен для чего? Для войны. Я стал летчиком, пришел на фронт с определенной задачей, выполнять вылеты. А что война не кончится в 42-м, я знал, и в 43-м не кончится. Мы же не были на Украине. Когда еще доберемся! Когда мы вошли в Германию, мы уже знали, что война закончится. Вот тут мы уже побыстрей хотели закончить войну. Хотелось, чтобы американцы помогли… Надо заканчивать. Потому что жить хочется, все-таки 21-й год.

— Ощущение, что можешь до победы дожить, когда оно появилось?

— Когда освободили Украину, вошли в Польшу, тут уже стало понятно, что победим. С воздуха были видны группировки войск наши, немецкие. Видно, как наступают, как идут операции. Мы видели, что мы научились воевать. Ведь первые два года войны мы не умели, совсем не умели воевать.

— Когда был в полку отбой? С наступлением темноты?

— Как только нас отпускали с аэродрома, мы считали себя свободными до следующего утра… Как-то задачу выполнили, а садились уже на другой аэродром. Пришли в деревню, а у одного дома вдоль забора немцы стоят с винтовками! Подошли ближе, смотрим, у них у каждого папироса во рту. Оказывается, это наши пехотинцы замерзшие трупы поставили, дали им в руки винтовки.

— Когда вылетов не было по погодным условиям, чем занимались?

— Играли в карты. В подкидного дурака. В преферанс я тогда еще не играл. Сядем, посидим, поболтаем. Смотрим, уже задание дают.

— Ночные вылеты делали?

— Один раз на Сандомирском плацдарме поздно вечером получили задачу бомбить эшелоны. Взлетели засветло, на цель пришли в сумерках, а когда вышли из атаки, уже стемнело. По радио нам передали, что наш аэродром закрыло туманом и надо садиться на соседнем. Там нам зажгли плошки. И хотя опыта ночных полетов ни у кого не было, сели все нормально. Других полетов ночью не было.

— С вещами погибших что делали?

— Не знаю. Какие у нас вещи? Война закончилась, у меня был шлемофон, куртка и радиоприемник. Больше ничего не было ни у кого. Чемодана-то не было! Нас кормили, поили, ругали…

— Часто?

— А как же.

— Блуждали много?

— Бывало. На Прибалтийском фронте после выполнения задания возвращались на аэродром. Шли на бреющем. Я заметил, что мы пересекли железную дорогу, где нам нужно было повернуть и идти вдоль нее. А ведущий идет прямо, притом курс держит на запад по компасу. Я сразу решил, что он перепутал восток с западом. Передатчика у меня не было. Я залетаю вперед, машу крыльями. Разворачиваюсь и выхожу на железную дорогу. Смотрю, ведущий выходит вперед, машет мне крыльями. Я понял, что он берет командование группой на себя. Я опять к нему пристроился. Так я ему помог. Такой же случай был под Шауляем. Там я помог ведущему найти аэродром подскока, а то он чуть мимо не пролетел. Надо сказать, что после полета такие моменты не обсуждались. Как будто так и надо.

— Страшно бывало? Если бывало страшно, то когда?

— Когда ты делаешь неправильные действия, ошибаешься. У меня был очень трудный небоевой вылет. Перегонял самолет после ремонта с одного аэродрома на другой. Когда я взлетал, то заметил, что бежал кто-то и махал красным флажком. То есть как бы запрещая полет. Но я уже пошел на взлет, возвращаться было уже некуда. Я продолжил полет. На пути меня прижала облачность. Перешел на бреющий. Вошел в что-то типа лощины — справа склон и слева склон. И я летел не шелохнувшись — только по сторонам смотрел, чтобы не врезаться. Вот тут было страшновато. Выскочил на аэродром — тут тоже облачность низкая. До аэродрома все видно, а дальше ничего не видно. Коробочку не сделаешь — надо садиться с ходу. Я перевел самолет, как падающую птицу, на скольжение. Убрал газ, поставил самолет навстречу воздуху боком. Начал выходить из скольжения, скорость потеряна, самолет прямо провалился, у меня даже дыхание захватило, а меня приподняло в ремнях. Мотор начал осекаться, но самолет идет, рулей слушается. Потихоньку, потихоньку дал газ, он у меня начал тыр-тыр-тры, начинал забирать, начал работать. Вижу, что я почти до земли допарашютировал. Сам аэродром у меня оказался в стороне. Набрал немного скорость. Я разворот с максимальным креном чуть ли не 90 градусов влево. Не могу вывести! Сил не хватает. Я газ держу левой рукой, а правой рукой не хватает сил! Я коленками зажал ручку, помогаю тянуть, и вышел я из крена. У меня самолет по инерции влево летит боком. Я отлично видел, когда самолет имеет снос. Как врос в самолет, у меня было такое состояние. Я его чувствую. Я вправо крен 45 градусов, скольжение. Держу, держу, снос кончился, я сразу вывел самолет в горизонтальный полет. Подвожу прямо к земле, сажусь на три точки. Самолет покатился, и я прямо вздохнул свободно. Командир полка, конечно, все это видел. После он сказал, что грамотно я принимал решения. Вылезаю из кабины, а тут прибегает посыльный и говорит, что командир полка сказал идти в клуб, там будут выступать артисты. Раз командир полка сказал, я пошел в клуб. Что смотрел, уже не помню.

— Сколько у Вас боевых вылетов?

— По списку 116 боевых вылетов. Последний боевой вылет я сделал 19 февраля 1945 года. После первого боевого вылета меня вызывал командир полка: «Полетишь в одной из групп на то место, где был». А бомбили мы железнодорожную станцию в районе Бреслау. Я был недоволен — все пошли после полета по 100 грамм, а мне лететь. Я сам на вылеты не напрашивался, но никогда не отказывался. Был на хорошем счету, занимал должность заместителя командира эскадрильи. Пошли группой четыре или шесть самолетов. В первом вылете я приметил место, проходя которое нас обстреляли зенитки. Во втором вылете, пока на цель шли, оттуда опять огонь. Думаю, ладно, на обратном пути я вам дам. Отбомбились, идем обратно на высоте метров 600. Только я над этим местом развернулся, чтобы посмотреть, где у них батарея, и проштурмовать ее, и тут удар. Самолет пошел в пикирование. Сразу мысль: «Попали». Только я это подумал, как что-то впереди фукнуло, отбросило назад, глаза закрылись, рот закрылся, и меня обсыпало какими-то осколками. Позже я решил, что взорвался передний бензобак, который расположен за приборной доской. Тогда я не понимал этого. Я пытался вернуть самолет в горизонтальное положение. Открываю глаза, чтобы посмотреть, вслепую-то не полетишь. Глаза открыть не могу — все горит. При пожаре единственное спасение — это выброситься с парашютом. Отбросил фонарь двумя руками. Расстегнул привязные ремни. Вскочил на ноги и рванул. Но зацепился о край кабины и меня воздухом прижало в фюзеляжу. Я летал в шинели, видимо, она зацепилась. Пока я все это делал, я не дышал, а тут рот открыл, вдохнул горячий воздух, и в глазах показалось лицо матери. Успел подумать, что она, наверное, плакать будет, и больше ничего не помню. Очнулся и чувствую, что вокруг меня все мягкое, меня обдувает холодный воздух. И лечу я как будто вверх. Такое ощущение как будто я спал. Я задал себе вопрос: «Что со мной?» Ответил сам себе: «Я спрыгнул с парашютом». У меня заработало сознание. Я сразу за кольцо дернул, но рука соскочила. Тогда я двумя руками нащупал кольцо и выдернул трос. Сразу почувствовал, что парашют стал раскрываться. Ноги мои полетели вниз, я перевернулся, как мне показалось, потом осел на парашюте, при этом потерял один кирзовый сапог. Надо было приготовиться к приземлению. Попытался осмотреться — ничего не вижу, сплошной туман. Я еще подумал, что нахожусь на территории противника и туман поможет мне спрятаться. Я был в таком шоке, что не чувствовал, что обгорел. Приземлился, отстегнул парашют и забрался в канаву. Спрятался. Вскоре в эту канаву приполз и мой стрелок. Оказалось, что я-то быстро выскочил, а стрелок Борис замешкался. В какой-то момент он открыл фонарь, привстал из кабины и выдернул кольцо, стоя прямо в кабине. Его выдернуло, и практически в тот же момент самолет упал и взорвался, а он упал на ноги и навзничь. У него болела спина, он ходил после войны с корсетом.