— Двух хватит, — говорит Аким и ссыпает из своей бронированной перчатки в маленькую грязную ладонь босоногого две небольшие железные монетки.

А солнце уже было в зените, пекло яростно; хорошо, что броня и кольчуга закрывали его от пекла. Он добавил себе хладогена в кольчугу и с удовольствием полез в мотор. Снял крышку, проверил масло, открыл карбюратор, потом снял крышку с блока зажигания, посмотрел свечи, на стартере протёр контакты, залил бак до краёв.

Он любил заниматься своим мотором, да и лодкой в целом, вот только теперь он немного торопился, им ещё нужно было сегодня пересечь Обь и до темноты пройти километров двадцать-тридцать. А эти двое, вот молодцы… Ушли мыться — и с концами.

Наконец появился Денис, пришёл, залез в лодку и говорит:

— Пост принял. Иди, господин прапорщик, выпей хоть чаю с хлебцем. А я покараулю.

В этой его речи Саблину послышались новые, игривые нотки, и тогда он спросил:

— А Вася где?

— Так это… он, как войсковой атаман, болотом, значится, брезгует, занял тамошний нужник и отказывается его покидать, — Калмыков явно посмеивался там у себя в шлеме. — Хоть его уже и просят.

— Ладно, схожу, — говорит Аким и вылазит из лодки. Он боялся, что в свете последних событий, местных людей с казаками станицы Обнинской, у Васи мог выйти какой конфликт. Но его опасения оказались напрасными. Когда он зашёл в большое здание, то первым делом увидал Ряжкина у прилавка, за которым разливала водку по рюмкам грудастая женщина с синими опухолями на лице. Ряжкин же привольно опирался на прилавок, прислонив к нему и винтовку. Шлем он откинул на затылок и о чём-то болтал с грудастой. Болтал весьма беззаботно. А ещё Саблин быстро окинул взглядом присутствующих. Окинул и поразился их разнообразию.

«Ишь ты! Каков тут народец».

И вправду, ему было чему удивляться. Люди, выпивавшие, евшие, болтавшие и спавшие тут, и вправду отличались от тех, что жили в станицах; даже меж собой они заметно различались. Многие из них были раздеты до пояса, некоторые босые, как мальчишка на пристани. Были среди них жилистые, как крепкий капроновый канат, были и просто мощные, а были рыхлые, почти жирные. Лица, волосы, головы, и те были у них разные. Саблин даже увеличил зум камер, чтобы рассмотреть глаза одного из выпивавших. Уж больно они были необычные, вернее, один-то глаз был такой же, как и у всех других, а второй глаз был чёрный, без зрачка. Ещё у одного типа с угловатой головой прямо из-за уха выходили два проводка, красный и жёлтый, и уходили куда-то под его жилет. Были у Акима в станице старики, которым вставляли всякие синтетические органы, из этих стариков тоже торчали провода питания, но чтобы вот так, прямо из черепа… А у ещё одного типа вместо правого глаза была — ну, Аким так подумал — инфракрасная камера, она была закреплена у него на лице при помощи металлической пластины, которая закрывала часть лба и скулу под глазом. Были тут и женщины. В основном немолодые, сильно крашеные, тронутые проказой. Они курили, смеялись громко. А ноги у всех голые. Саблин подумал, что в их Болотной даже девки кабацкие, даже они не такие, как здешние. В общем, всё тут было не так и все тут были другие. А ещё Аким думал, что в те времена, когда он ходил с Савченко на промысел, ничего подобного в этих местах ещё не было. И местный люд был тут… попроще, что ли…

Прапорщик подошёл к Василию и сказал беззлобно:

— Я вас жду, а вы тут водку выпиваете.

И Василий сразу ответил, но при этом говорил он не Акиму, а женщине:

— Ну вот… Что я говорил?

После этого радист взял рюмку и сразу выпил.

А буфетчица… Она смерила Акима взглядом человека опытного и, душевно улыбнувшись ему опухшей от проказы нижней губой, прошепелявила:

— Так вы тоже выпейте, господин прапорщик, — и пододвинула к нему наполненную рюмку.

Глава 28

Аким шлем-то откинул, но водку пить не стал, отодвинул рюмку:

— Благодарствую, но некогда, нам ещё ехать.

— Это вам до Мужей, что ли? — сразу сообразила баба. — Так вы ещё дотемна успеете. Времени у вас полно. Тут три часа хода всего.

«До Мужей⁈ Откуда она узнала⁈».

И тут Саблин делает глупость, он поворачивается к Василию, ничего не говорит ему, но этого и не нужно, взгляд прапорщика и так красноречив: вы, что ли, ей сболтнули?

А Вася ведёт себя ещё глупее, он удивлён и трясёт головой: я ни сном ни духом… Понятия не имею, откуда она знает.

— Ладно, пошли, — говорит Саблин, поворачивается и чуть не сталкивается с человеком… человеком странного вида.

— Здравы будьте, господа казаки, — совсем по-станичному здоровается с ними человек, и ни по голосу, ни по виду Саблин не может распознать, кто перед ним, мужчина или женщина.

Комбинезон у него простой, на поясе армейский пистолет, а на лацкане прикреплена рация. Респиратор стянут вниз, болтается ниже подбородка, а на голове что-то типа обтягивающего капюшона. На человеке хорошие очки и наушники. Щетина на лице отсутствует, как будто не росла никогда. Но голос у человека заметно ниже женского, да и лицо тяжёлое. А глаза внимательные, карие. Он делает вид, что улыбается прапорщику, но на самом деле изучает его.

— И вам здравым быть, — машинально отвечает Саблин и, не желая продолжать разговор, хочет обойти человека.

Вот только тот прощаться не спешит и говорит Акиму:

— Меня зовут Свуль. Странное для этих мест имя, не правда ли?

«Значит, это не должность?».

— Нормальное… — буркнул Саблин. Он не нашёл ничего, что мог бы сказать ещё.

А Свуль продолжал… или продолжала, Саблин не мог точно сказать, с кем разговаривает:

— Казаки теперь у нас гости редкие. Не балуют нас.

А Акиму послышалось