Как писал А. К. Райт, хотя изгнание центрального героя и можно считать «смелым экспериментом», это решение показывало, что Булгаков с полной серьезностью относился к важной проблеме: как быть с Пушкиным? [Wright 1987: 215][172]. Любопытно, что когда пьесу все-таки начали ставить, советские режиссеры, как правило, возвращали Пушкина в булгаковскую пьесу; при этом либо на сцене появлялся актер в образе Пушкина, в то время как голос за сценой читал его стихи, либо Пушкин становился полноправным персонажем спектакля [Wright 1987:215][173]. Сам Булгаков дозволял актеру в образе Пушкина появляться на сцене только на дальнем плане, а «голос» этого персонажа исключал полностью.

Работа над пьесой продолжалась. Вересаев неоднократно возражал против булгаковских трактовок персонажей и сцен. Так, например, он писал: «Образ Дантеса считаю в корне неверным и, как пушкинист, никак не могу принять на себя ответственность за него» [Булгаков 19906: 539]. Булгаков отвечал в категорическом тоне:

Отвечаю Вам: я, в свою очередь, Ваш образ Дантеса считаю сценически невозможным. Он настолько беден, тривиален, выхолощен, что в серьезную пьесу поставлен быть не может. Нельзя трагически погибшему Пушкину в качестве убийцы предоставить опереточного бального офицерика. <…> Дантес не может восклицать «О, ла-ла!». Дело идет о жизни Пушкина в этой пьесе. Если ему дать несерьезных партнеров, это Пушкина унизит [Булгаков 19906: 539].

В том же письме Булгаков указывал, что, по его мнению, пушкинисты «никакого образа Дантеса в своем распоряжении не имеют и ничего о нем не знают. <…> Самим надо выдумать Дантеса», – заключал он [Булгаков 19906: 540][174]. В пьесе о Пушкине, где заглавный герой не появляется, остальные персонажи приобретают особую важность. Булгаков полагал, что в сделанных Вересаевым дополнениях «среди живых и во всяком случае сложно задуманных персонажей появляются безжизненные маски с ярлыками “добрый” и “злодей”» [Булгаков 19906: 547]. Сейчас, по всей вероятности, уже невозможно восстановить долю участия Вересаева в исторических штудиях, оставивших след в булгаковских записных книжках, но ясно, что и сам Булгаков был знатоком пушкинской эпохи; в нескольких случаях ему удалось указать на историческую обоснованность слов и выражений, которые раскритиковал Вересаев[175].

Собираясь писать пьесу, Булгаков подготовил скрупулезные биографические очерки каждого из персонажей. Теперь, когда записные книжки писателя опубликованы, мы можем проследить, как менялся у Булгакова состав действующих лиц и какую историческую основу имели их образы. Как и «Кабала святош», пьеса имеет биографический характер, и вымышленные герои действуют в ней наряду с историческими фигурами. Однако стремившийся добиться подлинной достоверности автор показывал всех своих персонажей в духе времени, обращая особое внимание на аутентичность языка и манер изображаемой эпохи.

Вересаев и его Пушкин

При обсуждении булгаковской пьесы возникает соблазн принизить роль Вересаева. Ведь, в конце концов, как свидетельствует Булгакова и подтверждают записные книжки писателя, Булгаков в основном уже продумал всю пьесу, прежде чем обратился к своему другу с предложением о совместной работе. Однако вклад Вересаева в создание образа Пушкина в 1920-30-е годы не сводился только к сотрудничеству с Булгаковым[176]. Высказывались предположения, что, собираясь разделить заслугу создания пьесы о Пушкине с соавтором, Булгаков ориентировался на идеологическую благонадежность, которая ассоциировалась с Вересаевым, особенно по сравнению с самим Булгаковым, а также на авторитет Вересаева-пушкиниста, особенно в широкой читательской аудитории и среди театралов. Однако какими бы ни были мотивы Булгакова, Вересаев охотно принял его предложение и даже взялся сам писать некоторые сцены, пытаясь убедить Булгакова включить их в окончательный текст. Мы разберем подробнее одну из таких сцен в конце этой главы.

Главным и самым известным вкладом Вересаева в пушкинистику был, несомненно, «Пушкин в жизни» – книга, о которой подробно говорилось в первой главе. Тома этого обширного собрания касающихся поэта изречений, цитат, слухов и оценок интересны сами по себе и заслуживают обсуждения. Но идея, стоявшая за этим изданием, – «живого Пушкина» можно увидеть вне его сочинений (идея, так злившая Ходасевича), – очень характерна для «вересаевского Пушкина». В данном параграфе мы дадим краткий обзор работ Вересаева о Пушкине и постараемся показать, как эти книги и статьи дополняют друг друга, раскрывая неповторимый характер – не подошедший в конечном итоге для булгаковской пьесы.

«Пушкин в жизни» был совершенно новым жанром, своего рода гибридом, в котором странным образом сочетались результаты историко-литературных исследований и откровенное безразличие к вопросам подлинности и надежности источников. Это произведение было встречено с энтузиазмом простыми читателями и вызвало скепсис у специалистов. Реакция профессионального сообщества была отчасти предсказуемой: Вересаев не обладал достаточной репутацией как филолог. Интерес Вересаева к пушкиноведению и обращение к научно-популярной манере письма во многом были связаны с его занятиями беллетристикой. Как и другие писатели, о которых говорится в этой книге, Вересаев преследовал личную цель – создание полезного прошлого на основе биографий важнейших деятелей русской литературы, и он выбрал Пушкина как наиболее «значимое» для современности олицетворение литературного прошлого. Среди прочего, Вересаева особенно интересовало осмысление судьбы Пушкина-аристократа в послереволюционные годы. Поскольку в канун столетия со дня смерти Пушкин все больше воспринимался как символ различных социальных групп и тенденций, Вересаев считал необходимым изложить собственную позицию.

«Пушкин в жизни» переиздавался многократно, другие же работы Вересаева о Пушкине остаются малоизвестными и до определенного времени были труднодоступны. Эту ситуацию исправил изданный в 1996 году сборник Вересаева, куда было включено несколько меньших по объему работ о Пушкине, а также статьи и эссе, печатавшиеся в газетах [Вересаев 1996]. Вересаев написал много брошюр и статей о Пушкине, большая часть того, над чем он работал в 1920-е и 1930-е годы, была посвящена поэту. Ю. У Фохт-Бабушкин предположил, что Вересаев обратился к пушкинистике в то время, когда зашла в тупик его карьера беллетриста.

На первый взгляд может показаться странным, что известный прозаик – а в первые десятилетия XX века Вересаев действительно принадлежал к числу самых популярных писателей – в газетах писали о том, что он «оказывал сильное влияние на русского читателя», – вдруг занялся изучением Пушкина и переводами древнегреческой поэзии, оставив художественную прозу, которая сделала его знаменитым [Фохт-Бабушкин 1996: 4].

Заглавия романов и рассказов Вересаева часто представляют собой квинтэссенцию его жизненных и философских интересов. В 1894 году он напечатал первую повесть «Без дороги», посвященную поколению, которое «без дороги, без путеводной звезды… гибнет невидно и бесповоротно». В 1901 году появилась повесть «К жизни»; в 1909–1914 годах он работал над исследованием о философии Достоевского, Толстого и Ницше «Живая жизнь», куда вошло многое из его собственной жизненной