На луговом берегу, слева, – Тихвинская церковь в Лужниках и дорога к перевозу, справа – Шереметевская слободка

Последним господином Воробьева был Александр I. При нем заброшенный дворец сошел на нет или сгорел в пожар 1812 года. Вскоре император отдал всю усадьбу планам Витберга, с храмом на месте самого дворца, растянутого над обрывом. Александр скажет Витбергу, одобрив план: «К тому же, – то есть ко всем резонам архитектора, – это место мое». Слова, в которых слышно что-то кроме права обладания. Пожалуй, Воробьевы горы самое александровское место города.

Ваганьково ушло из государева имения двумя веками раньше. Но как бы шло Пашкову дому принадлежать Благословенному царю.

Во дни пожара и восстания 1547 года Иван Четвертый пребывал сначала на Ваганькове, затем уехал в Воробьево.

Двадцатилетие спустя место соседнего с Ваганьковским Опричного двора было подвышено песком, свезенным с Воробьевых гор. (Подземная проходка территории Опричного двора на Моховой открыла слой песка определенно насыпного.) Подробность древней хроники не кажется случайной: сама земля переносилась между двух урочищ.

В XVII столетии ученый дружеский кружок Федора Ртищева ходил между Андреевским монастырем, что на подоле Воробьевых гор, и домом Ртищева, давно не существующим, в начале нынешней Волхонки.

Наследник могилянства, Университет не оставляя Моховой перелетел на Горы.

На Моховой и на Горах изваян Ломоносов.

Там и там находим монументы Герцену и Огареву, размечающие перелет от детской клятвы на Горах к учению на Моховой.

Случай из XVIII века. Когда Екатерина в свой московский год (1775) не пожелала жить в Кремле за ветхостью дворца, то наняла или купила три частных дома на Волхонке, соединенные трудами Казакова во временный дворец, известный как Пречистенский. С отъездом государыни, ее монаршей волей, пристроенные временные части с тронным залом и представительным фасадом физически ушли на Воробьевы горы, на подклеты старого дворца царей, где сделались его последним воплощением.

Ф. Кампорези. Старый деревянный дворец на Воробьевых горах. 1790-е. Фрагмент.

Пречистенский дворец на фундаменте древнего Воробьевского дворца

А на Волхонке вместо зала до сего дня пустота – площадка через улицу от храма Христа Спасителя. Храма, проделавшего путь дворца в обратном направлении.

Дворец советов, не построенный на месте храма, тоже мог перелететь. Отказ от замысла дворца в 1957 году сопровождался новым конкурсом проектов, адресованным на Воробьевы горы. Что предлагал еще Аполлинарий Васнецов, когда высказывался против сноса храма Христа Спасителя.

Сообщение между Горами и Занеглименьем подобно ветру, сильному и постоянному. Вернее, встречным двум ветрам, поочередно дующим. Это ветра господствующие в московской топографии: ось юго-запад / северо-восток. (Андрей Балдин назвал положенный по ветру Метромост Ветромостом.)

Панорама Москвы. Гравюра по рисунку Н. Витсена. Конец XVII века

В проекции на грунт, воздушный коридор приходится на старую дорогу в Смоленск и Киев – Волхонку и Остоженку с дублем Пречистенки. С веками она стала внутренней артерией Москвы, из Занеглименья ведущей в Лужники и, переправами, на Горы. Теперь на них выводит Метромост.

В финале фильма «Покровские ворота» Савранский мчит «стального друга» с Боровицкой площади на Воробьевы горы. Камера, ведя мотоциклиста, трижды отрывается для взгляда в небо: с Пашковым домом, с монументом Гагарина (служащим уточнению пути – через Калужскую, не через Метромост), с высоткой Университета. На смотровой площадке взгляд камеры сличается со взглядом самого наездника в его разбеге и парении с обрыва Гор назад, к Москве.

Полет Савранского – вот наш ответ полету черных всадников Булгакова. Ответ, в котором вместо оставления Москвы – возврат, а вместо «Как грустна вечерняя земля!..» и «Как таинственны туманы над болотами…», вместо «Знает уставший…», словом, вместо темной завершающей элегии – светлая элегия финального закадрового текста.

Задача – видеть ангелов, не демонов, в небе над Москвой. Неутомимого Савранского, не Воланда, для помощи влюбленным.

Глядя на запад из дворца Ирода, булгаковский Пилат видит лишь солнце или тьму от моря, но не город. Дворец на западном холме Иерусалима был крайним, его ограда вправлена в ограду города. Его аналог в интуиции Булгакова – московский дом Пашкова, но с крыши дома Воланд видит город вкруговую. Во всяком случае, видит пылающего «Грибоедова», то есть дом Герцена, что на Тверском бульваре. Пашкову дому трудно быть окраинным, когда Ваганьково давно не загород, а центр города. Вот местный смысл отлета Воланда и его присных в Воробьево. Там за спиной смотрящего во времена Булгакова был только стол горы с прозябающей на нем пресловутой ленинской розой ветров юго-запада. Чем не спина и стол Ваганьковской горы – Арбат – времен Москвы начальной, ограниченной Кремлем.

Как некогда между Арбатом и Кремлем, так между Воробьевыми горами и раздавшейся Москвой ставится внове сцена встречи города и загорода. Город заключил Арбат в свой круг. Огромность Гор под стать огромности раздавшегося города. А разделительная роль Неглинной переходит к Москве-реке.

Сама привычка обозрения Москвы заимствована Воробьевыми горами у Ваганькова, этой древнейшей загородной точки обозрения, со временем возвышенной и обустроенной Пашковым домом. Площадка на Горах, как смотровая, парна плоской огражденной кровле и бельведеру Пашкова дома.

Дом придает Ваганькову способность кругового обозрения раздавшегося и зашедшего в тыл города. На Воробьевых эти разрастание и тыловой обход предвидены высоткой Университета. А с естественной вершины Гор возможно видеть только старый город, как с высоты холма Ваганькова возможно было видеть город Кремль.

Воробьевы горы переняли эту наблюдательную роль Ваганькова не позже времени, когда оно вошло в черту Москвы. Уже в XVII столетии от Воробьева, «с высоты дворца царского», Москва смотрела на себя извне глазами западных художников. Глазами Витсена, голландского географа и автора записок; в начале XVIII века – глазами де Брюина, тоже голландца, тоже художника и литератора в одном лице; глазами Бликланда – польского гравера на службе Оружейной палаты.