Силой взятый из Дубровиц, Мамонов был уже неизлечим. В усадьбе на Горах он выпускал распоряжения за подписью «Владимир Мономах», а с некоторых пор признал себя и папой римским. Здесь он умер в 1863 году, после ожогов, уронив огонь из трубки на облитое одеколоном платье.

Мамонов на вершине города стоял (лежал?) окаменелостью былого александровского времени. Как остальные декабристы, уходил по следу Александра в миф. Сибирский путь отрекшегося от себя дворянства, даже олицетворяемого сотней человек, служит подспорьем интуиции об отречении и о сибирском поприще последнего дворянского царя. Сотня ушла за государем золотого века.

С Мамоновым Васильевское подтверждает от обратного свою фантомную преемственность от царского дворца. От Воробьевского, да, но не только. Важна таинственная связь с Арбатом, с его когда-то царскими или наружно царственными цитаделями.

Сегодняшние обитатели дачи Мамонова уверены, что именно их дом, старинный и стоящий выше всех над городом, а не Пашков дом, подразумевается Булгаковым в главе на крыше. Вот новый перелет с холма на холм!

Мамонова дача. Главный фасад. Фото П.П. Павлова. 1913

Как аллегория, Мамонов обличил природу Гор, или предместной цитадели, отнесенного Арбата, способного оборотиться против города.

Букет мамоновских болезней: притязание на трон – и фронда против трона, демонстративный аристократизм – и опрощенчество, рыцарский романтизм, архаика – и революционность, масонство, самозваное первосвященство, сочинение утопий и программ – что это, если не букет болезней нарождавшейся интеллигенции? Болезней, расселенных по Арбату между множеством домов.

Мамонов тень не только старых государей, но и Николая, царские права которого думал оспаривать. Царь был его сосед по даче, основатель Александринского (Нескучного) дворца.

В покупке и устройстве Нескучного прямо сказалась память Воробьевского дворца, фамильная потребность в нем. Кроме того, спор дач, спор Николая и Мамонова стал формой спора Нескучного и Гор о первенстве.

Неизвестный художник.

Нескучный дворец. 1850–1860-е.

Изображен речной (парковый) фасад

Новый дворец сместился ближе к центру города, чем дом Мамонова, но слишком близко, а от места Воробьевского дворца, напротив, слишком далеко, чтоб стать новейшим центром Гор. Центр оставался за Мамоновым, за Николаем же остался город с новым дворцом в Кремле и новым храмом на Волхонке.

Дорогомиловский луг – аналог Прати, ватиканских лугов. Построенный на нем Киевский (Брянский) вокзал стоит не просто подле Воробьевых гор, но в некой внутренней, невидной связи с ними. Идти на Горы от вокзала значит идти осмысленно.

Устроенный близ места, где Наполеон вошел в Москву, вокзал архитектурно посвящен столетию войны 1812 года.

Триумфальные ворота, снесенные у Белорусского вокзала и через тридцать лет воссозданные на Кутузовском проспекте, составляют тему главного фасада Брянского вокзала. Двойную тему, по числу вокзальных входов.

Киевский вокзал и Бородинский мост. Фото 1930-х

Архитектор Рерберг, вероятно, символически развел ворота входа и выхода, начала и конца пути: фронтоны триумфальных арок украшают гербы Москвы и Киева. Но вышло глубже.

В Дорогомилове Наполеон, спустившийся с Поклонной, снова ждал ключей; отсюда он вступил в Москву. Вступил на мост, позднее получивший имя Бородинского и выстроенный заново через сто лет Романом Клейном. Тогда же, в 1912 году, главный сотрудник Клейна Рерберг начал строительство вокзала. Вышел осмысленный ансамбль к столетию войны. Имперские орлы на башне из того же выводка, что и на юбилейных монументах Бородина.

В Бородино, однако, попадают с Белорусского вокзала. Место которого на Петербургском тракте выбрано так, словно сама «Трухмальная», в произношении народа, арка потянула на себя овеянное памятью 1812 года полотно смоленского пути.

На Киевском удвоенная арками «трухмальность» позволяет вспомнить о временах древнейших, чем война Двенадцатого года. Об удельных временах, когда пути на Киев и Смоленск брали начало из одних ворот Кремля и разделяли ложе будущей Волхонки. Брянский вокзал, ворота юго-западной дороги, оказался при смоленском тракте, близ его заставы. Верность древней схемы подтверждается и переносом Триумфальной арки на смоленский тракт, и долгой параллельностью железных киевского и смоленского путей за городом.

В этом неявном смысле Киевский вокзал есть образ сразу двух ворот, калужских и смоленских.

А вот как Витберг в своих «Записках…» изъясняет Александру выбор Воробьевых гор для храма: «Еще одна из главнейших исторических причин избрания сего места есть та, что оно лежит между обоими путями неприятеля, взошедшего по Смоленской дороге и вышедшего по Калужской; окраины горы были как бы последним местом, где был неприятель». То есть последним, где его видела Москва.

Горы по Витбергу и Киевский вокзал по Рербергу суть образы двоящихся путей войны 1812 года, на которых потерялся Бонапарт.

Вокзал отчасти воплотил мемориальную программу Витберга.

Двусмысленную все-таки программу: война сводилась в ней к истории прихода и ухода Бонапарта, а память избавления, молитвенную благодарность Богу за победу предлагалось совершать на месте, до которого столица проводила супостата взглядом и откуда сам он бросил на нее прощальный взгляд.

По Витбергу, Москва, Восточный Рим, удерживала над собой, на главной высоте, тень западного императора и западного Рима, главного его собора. Останавливала, оставляла на себе взгляд франкского вождя, нового Карла, воровато коронованного папой. Странно для мемориала победы над этим Западом.

Киевский вокзал. Старое фото