Шрам приподнялся на колени, но не решался встать на ноги и выпрямиться во весь рост.

– Вставай, гнида, – приказал Варяг. – Я последние месяцы только и жил мечтой об этой встрече. Может, потому и выжил, что уж очень с тобой поговорить хотелось… Если бы тебя, не дай бог, сегодня Сержант пришил или ты бы с пожарной лестницы сорвался – я бы сильно переживал.

Варяг схватил Шрама за шиворот и, с силой встряхнув, рванул вверх. Прислонив его к бетонному столбу, подпирающему крышу, он вытащил из кармана короткий нож с костяной ручкой.

– Это исторический нож, Шрам. Он мне, можно сказать, жизнь спас. Но теперь он мне больше не понадобится.

Варяг подошел к Шраму вплотную и заглянул ему в глаза.

Шрам все понял. В его глазах затаился ужас.

– Я даже свои отпечатки пальцев стирать не буду, – прошептал Варяг. – Менты найдут – пусть знают, это Варяг тебя наказал. Варяг жив!

И он резким, коротким ударом вогнал стальное лезвие Шраму точно в самое сердце.

– Все, поговорили!

Варяг в последний раз взглянул в широко раскрытые глаза предателя, зацепив взглядом по багровому шраму, перерезавшему щеку, и разжал ладонь.

У Шрама подкосились ноги, и он рухнул на пол. Варяг брезгливо вытер ладонь о штанину, сплюнул и, повернувшись, не спеша побрел к машине.

Спустя полчаса Варяг подошел к стоявшему на обочине грязно-серому «Шевроле». Лицо его было окровавлено, одежда в пыли. В руке он сжимал пистолет.

– Что-то я выстрелов не слышал, – прокомментировал его появление Гепард.

– А не было никаких выстрелов, – устало ответил Варяг. – Зачем на такое дерьмо пули тратить?

Говоря это, он смотрел на жену, на ее залитое слезами лицо. Светлана сидела на земле подле машины, рядом с сыном.

– Мам! – тормошил ее Олежка. – Ты чего плачешь, мам?.. За нами же папка приехал!

– Да, – сказал Варяг. – Неужели ты меня узнал, сынок?

– Узнал, – расплылся в улыбке мальчик. – Только ты грязный весь. И старый какой-то. И волосы вон белые стали…

– Ничего, – отозвался Гепард, садясь за руль, – отмоется, побреется – и будет твой папка опять молодой… Ну, поехали, что ли?

Владислав подошел к Светлане и, обняв ее, крепко прижался губами к ее соленому, заплаканному лицу. Не обращая больше внимания на родителей, Олежка сел на переднее сиденье машины, восхищенно глядя на Гепарда:

– Дядя, а ты – зеленый берет, да?

– Нет, – серьезно ответил тот, – я в крапинку.

Варяг взял на руки жену и посадил в машину. Захлопнул переднюю дверцу, сел рядом со Светланой и сказал:

– Давай поехали.

Внедорожник тронулся и понесся по дороге, вздымая тучи пыли. Весело подпрыгивая на переднем сиденье, Олежка спрашивал Гепарда:

– Дядя, отгадай загадку: зеленое, а нажмешь кнопку – красное?

– Не знаю, – честно признался Гепард.

– Эх ты! Это же лягушка в миксере!

Дай бог не встретиться – Вот мы и встретились, Степан, – произнес многозначительно Варяг, глядя Сержанту прямо в глаза. – Может, нам пора во всем разобраться?

– Давай попробуем, – кивнул Сержант.

Варяг с Сержантом сидели в ресторане аэропорта Пулково у огромного, во всю стену, окна, за которым ревели идущие на взлет и на посадку лайнеры. За соседним столиком, метрах в десяти от них, сидели Светлана с Олежкой в компании Гепарда.

Всего лишь три дня назад недавние враги впервые за долгие месяцы столкнулись лицом к лицу на пустынной площадке цементного завода у Финского залива. Но невероятное нервное напряжение, спешка, сопровождавшая казнь Шрама, не позволили им тогда переговорить.

Впрочем, уже тогда Варяг почувствовал, что в душе у Сержанта что-то надломилось, он был уже не тем холодным, безжалостным снайпером-профессионалом, который преследовал его и других по всем странам и континентам, обуреваемый одной целью – пустить пулю в лоб. Сержант изменился и вдруг перестал представлять для него смертельную угрозу.

Почему – сейчас это предстояло выяснить…

Владислав, стремясь спасти семью от возможных неприятностей, спешным образом отправлял их в Грецию, на Крит, где у него был надежный человек, бывший советский, а ныне греческий гражданин Константин Завойский, владелец большой сети курортных гостиниц.

– Ты охотился за мной два года, – продолжал Варяг. – Теперь, как я понимаю, запал твой иссяк.

Сержант усмехнулся:

– Я бы этого не сказал.

– Ты не можешь мне простить гибели брата?

– Да.

– Но ведь ты же знаешь, что я в этом не виноват. Мы с ним были большими друзьями. И поверь мне, его смерть для меня также была тяжелой потерей.

Сержант неопределенно мотнул головой.

– Я хотел отомстить за брата, это верно. Но это не единственная моя причина возвращения в Россию.

Варяг недоуменно поднял брови.

– Вот как. Загадками говоришь. Какая же другая? Наверное, она стоит того, чтобы идти на страшный риск. Ведь меня так не ищут, как тебя. В скольких странах ты приговорен к пожизненному заключению?

Сержант улыбнулся:

– Кажется, в девяти. А еще в трех приговорен к высшей мере наказания.

– Уж не для того ли ты вернулся, чтобы наказать Шрама? А может, у тебя с ним были какие-то дела, о которых я не знаю, и он тебя подставил?

Юрьев отрицательно покачал головой:

– Дел у меня с ним никаких не было, а стало быть, и подставить он меня не мог. – Сержант потрогал шею, точно она у него болела, и мрачно выдавил: – Мне непросто это объяснить. Одно тебе могу сказать: я больше не вернусь в Америку. Я, если хочешь, оттуда совершил побег. Понял? Как ты из лагеря. Только ты сбежал, потому что у тебя дело есть. А я сбежал, потому что ни хрена у меня там никого нет. И не было!

Сержант вдруг весь собрался, напрягся, как тяжелоатлет, готовящийся взять рекордный неподъемный вес.

– Я, Владислав, совсем там завял. Не знаю, может быть, возраст уже. Скоро ведь полтинник. А чего я добился? Восемь «лимонов» в трех банках раскидано. Для частного лица немало. Да что-то мне осточертело жить как частному лицу, понимаешь? Кто я, что я – перекати-поле. Когда я братана потерял – так мне обидно стало! Так обидно! Кроме него, у меня же никого не было: ни жены, ни детей. – Сержант перевел взгляд на жену и сына Варяга. – Вон ты хоть и вор в законе, а старые правила нарушил. Семья у тебя. И вроде как дополнительный смысл жить есть. А у меня? Восемь «лимонов»? Да вот оказалось, в жизни одних бабок – мало.

Смотрящий кашлянул. Ему вдруг стало неловко оттого, что этот уже немолодой, сильный мужчина вот так по-простому, без душевного надрыва, но с неподдельной искренностью раскрыл перед ним израненную душу.