чтобы всё обдумать, было более чем предостаточно. Как только появилась такая возможность я выпросил у медперсонала тетрадь и карандаш и начал рисовать. Уж что-что, а это я умел. Изобразил тяжёлый четырёхмоторный бомбардировщик Пе-8 с тарелкой-грибом антенны РЛС сверху. Будет самолёт ДРЛО и летающий командный пункт.

На рисунке самолёт был лишён всех оборонительных огневых точек. Его главное оружие это РЛС. Примерно набросал внутреннюю компоновку и принялся за описание тактики его применения. Пришлось многое вспоминать из своей другой жизни. Одной тетради не хватило и пришлось опять идти на поклон к медсестричкам. Да, именно идти. Я, хоть и с трудом по стеночке, но всё же начал передвигаться самостоятельно. В первое время голова кружилась страшно и удавалось сделать лишь пару шагов. Но со временем мои заходы стали всё продолжительнее. Соседи по палате смеялись, говоря что такими темпами я скоро плясать буду. А вот и буду.

Да, я теперь не один. Меня перевели в палату, где уже лежало трое. Один лётчик-майор, Николай Калужный, как раз с такого вот тяжёлого бомбера, капитан-танкист Серёга Свистунов и старлей-артиллерист Алексей Норманов. Все с ранениями позвоночника. Ох и жаркие споры разыгрывались между танкистом и артиллеристом. Прямо противостояние брони и снаряда в госпитальных условиях. Меня тоже расспросили, кто я таков. В шутку, вспомнив Данилу Бадрова их фильма «Брат», сказал, что писарь при штабе. Больше меня никто ни о чём не расспрашивал, лишь изредка косились, наблюдая мою писанину. В лицо меня никто из однопалатников не узнал. Всё же опалило меня слегонца, хотя врачи и обещали, что со временем всё заживёт и следов ожогов видно не будет.

В один из дней, когда я, держась одной рукой за спинку кровати пытался делать приседания, дверь в палату распахнулась и в неё едва не на цыпочках вошли Гайдар и Данилин. Уж не знаю, что им медики про меня наговорили, но вели они себя так, словно входили к умирающему. Мы с ними столкнулись буквально нос к носу. Забавно было наблюдать смену выражения их лиц с озабоченных на радостные.

— Вот только без рук, — я выставил руку ладонью вперёд, останавливая уже готового облапить меня Аркадия. Как же я был рад видеть их.

После бурных приветствий, хотя и без, так сказать, рукоприкладства, когда мои сопалатники как-то все разом решили сходить покурить, я начал расспрашивать своих друзей.

— Вы как вообще здесь оказались, черти полосатые?

— Нас из Ленинграда отозвали сюда. Только вчера прибыли. Всю технику оставили там, а здесь будем переучиваться на новые истребители, — Гайдар совсем стал настоящим авиатором. Уже себя не отделяет от лётчиков, — Мы, кстати, временно базироваться будем в Раменском. Эскадрильей пока командует Шилов.

— Санчес?

— Погиб. В том бою, — Данилин опустил голову, — Сразу, как только тебя сбили он закрыл своим «яком» транспорт с детьми. Там было без шансов. Его похоронили в Волхове со всеми почестями.

Эх, какого парня потеряли. А ведь он с самого утра словно чувствовал что-то. И в бой пошёл при полном параде, как настоящий Воин. Мы молча встали, отдавая дань памяти своему товарищу. Из дальнейшего рассказа я узнал, что по данным наземных наблюдателей мы с Мигелем сбили по семь немецких стервятников, а всего немцев было 24 «мессера». Уйти удалось лишь троим. Стала известна и причина, по которой немцы во что бы то ни стало пытались уничтожить транспортники. Тут наше командование перемудрило само себя с секретностью. Немецкой разведке стало известно, что готовится к отправке на Большую землю какой-то особый груз и для него выделено аж девять транспортных самолётов.

Что это за груз они так и не выяснили, но в последний момент узнали, что в сопровождении пойдут истребители из эскадрильи «Rote Flugel», как они нас называли. Это сняло последние сомнения в том, насколько важный груз вывозят из города. Во время допроса одного из попавших в плен немецких лётчиков узнали, что немцы были уверены, что из города вывозят музейные ценности. О том, что в самолётах маленькие дети они даже не задумывались. Дети, кстати, почти не пострадали. Были ушибы и несколько переломов, когда два повреждённых транспортных самолёта не дотянули до аэродрома и сели на брюхо в поле.

— Остальные наши как, все целы? — спросил я.

— А чего им будет, — хмыкнул Гайдар, — После того побоища, что вы с Кортесом устроили немчуре над Волховом, активность их авиации резко снизилась. От наших самолётов они вообще стали шарахаться как чёрт от ладана.

— Про Суворова что-нибуть слышно?

— Слышно, — вступил в разговор Данилин, — Корнет сейчас в санатории ВВС долечивается. Надеется встать в строй, хотя врачи и думают иначе. Что-то там у него не важно со здоровьем, могут и списать.

— Слушай, Олег, — я едва не хлопнул себя по лбу. Обрадовался встрече и совсем обо всём забыл, — Передай по своему ведомству вот эти две тетради, — я достал из тумбочки обе тетрадки. — Я тут кое-что набросал от нечего делать. Пусть покажут специалистам, может что-то стоящее получилось.

— Да едрён-батон! (во, моё словечко уже в народ пошло), — Гайдар аж вскочил на ноги, — Я же о самом главном забыл. Тебе же письмо просили передать, — он достал из командирской сумки конверт и протянул его мне, — Эх, заставить бы тебя плясать, да плясун из тебя сейчас ещё тот.

— Должен буду, — буркнул я, пытаясь открыть конверт. Руки, почему-то, не слушались. Наконец мне удалось извлечь исписанный аккуратным девичьим почерком тетрадный листок.

— Ну мы это, пойдём, — Гайдар с Данилиным понимающе переглянулись и встали, — Ребята тут тебе, командир, гостинцы собрали. Вот, — Аркадий поднял с пола не замеченный мной вещмешок и положил в ноги на кровать, — Ты давай поправляйся. Ждём тебя. Мы по возможности ещё заглянем к тебе.

Как ушли Гайдар с Данилиным и вернулись в палату «курильщики» я просто не заметил. Я не читал письмо, я буквально пил его строчки и не мог напиться. Вроде ничего особенного в этом письме не было, но тепло от него согревало душу.

Света писала, что всё у них хорошо, письмо моё она получила. Ребята обеспечили их с Катюшкой продуктами надолго. Желала мне поскорее поправиться. Передавала приветы от Катюшки и Евдокии Александровны и в самом конце внизу письма; «Люблю. Целую. Жду и скучаю. Твоя Светлана.» А на обратной стороне письма от Катюшки рисунок. Цветы, красный флажок и самолёт с красными крыльями.

— Слушай, писарь, — ко мне на кровать подсел танкист, — а это кто был?

— Да это наши, штабные, — отшутился я, — По случаю проездом в Москве, вот