– Я не хотел этому верить, – хрипло сказал он, и Артас с ужасом понял, что глаза Утера полны слез. – Когда ты был мал и себялюбив, я называл это детскими слабостями. Когда ты упорно настаивал на своей правоте, я списывал все на юношеское нежелание оставаться в тени отца. И даже после Стратхольма – да простит меня Свет, даже тогда – я молился о том, чтобы ты нашел в себе силы, чтобы сумел сам осознать неправедность избранного пути… Я не мог восстать против сына своего сеньора.

Оба напружинились, медленно двинулись по кругу, не сводя друг с друга глаз.

– Но теперь можешь, – улыбнувшись одними губами, заметил Артас.

– Таково мое последнее обещание, данное твоему отцу. Моему другу. Я обещал позаботиться о том, чтобы с его останками обошлись как до2лжно – пусть даже он, безоружный, был вероломно убит собственным сыном.

– Что ж, это обещание будет стоить тебе жизни.

– Возможно, – по-видимому, нимало о том не жалея, согласился Утер. – Уж лучше умереть, не нарушив данного слова, чем жить, сдавшись тебе на милость. Я рад, что Теренас мертв и не видит, во что ты превратился.

Замечание оказалось… обидным. Неожиданно обидным. Охваченный противоречивыми чувствами, Артас остановился, и Утер, неизменный победитель в их учебных схватках, воспользовавшись заминкой противника, рванулся вперед.

– Во имя Света! – воскликнул он, вскинув молот над головой и изо всех сил обрушив его на Артаса.

Удар сияющего оружия был так могуч и быстр, что молот свистнул, рассекая воздух, и Артас едва успел отскочить. Лицо Утера сделалось спокойным, сосредоточенным, неумолимым. Он почитал своим долгом убить изменника-принца и остановить наступление зла.

Однако и Артас почитал своим долгом убить бывшего наставника. Он должен был убить свое прошлое… всё, без остатка. Иначе оно до скончания века будет манить к себе, суля обманчиво-радужные надежды на сострадание и всепрощение. С бессвязным криком Артас взмахнул Ледяной Скорбью и тоже нанес удар.

Утер остановил клинок вовремя поднятым молотом. Сойдясь лицом к лицу, дрожа от натуги, оба бойца напрягли мускулы, поднажали, и Утер, крякнув, оттолкнул Артаса назад. Юноша покачнулся, а Утер, развивая успех, бросился за ним. Лицо паладина оставалось спокойным, однако глаза его сверкали огнем непримиримого гнева, а бился он так, точно победа его была неизбежна. Уверенность Утера потрясла Артаса до глубины души. Его удары тоже были сильны, но бил он, скорее, наугад. Прежде ему никогда не удавалось выйти из схватки с Утером победителем…

– Здесь все и кончится, мальчик мой! – звонко воскликнул Утер.

Внезапно, к ужасу Артаса, фигура паладина окуталась ослепительным ореолом. Не только молот – все тело его засияло с ног до головы, словно сам он и был оружием – истинным оружием Света, что нанесет Артасу последний удар.

– Да свершится же правый суд Света!

Молот рухнул вниз, угодив Артасу точно в грудь и разом выбив из легких весь воздух. Спас его только доспех, да и тот смялся, не устояв под ударом сияющего молота в руках светоносного праведника. Не в силах вздохнуть, не в силах подняться, Артас растянулся на земле. Все тело пронзила острая боль, выбитая из рук Ледяная Скорбь отлетела в сторону. Свет… Он отвернулся от Света, предал его, и вот Свет карает отступника рукою Утера Светоносного, величайшего из своих паладинов, осияв старого наставника Артаса благодатью своей чистоты.

Окруживший Утера ореол засиял еще ярче, заставив Артаса сморщиться от боли. Свет жег глаза, опалял душу. Отрекшись от Света, Артас ужасно, жестоко ошибся, и вот все его милосердие и любовь обратились в это сверкающее неумолимое существо. Глядя вверх, в ослепительно-белые огни глаз Утера, глазами, полными слез, он ждал смертельного удара.

Дотянулся ли он до оружия, сам того не сознавая, или Ледяная Скорбь по собственной воле прыгнула ему в руку? В тот миг в голове царил полный хаос, и этого Артас так и не понял. Ясно было одно: внезапно его пальцы сомкнулись на рукояти Ледяной Скорби, а в голове вновь зазвучал ее голос: «У всякого Света есть своя тень, у каждого дня есть своя ночь, и самое светлое, яркое пламя свечи можно задуть, погасить… как и самую светлую, яркую жизнь».

Жадный глубокий вдох наполнил легкие воздухом, и Свет, озаривший Утера, на миг померк. В следующее мгновение Утер вскинул молот, готовясь нанести последний удар.

Но Артаса на прежнем месте не оказалось.

Если могучего гиганта Утера можно было сравнить с медведем, то Артас был тигром – сильным, гибким и быстрым. Молот, под стать хозяину крепкий и осиянный Светом, не отличался скоростью, а посему не отличалась скоростью и Утерова манера боя. А вот Ледяная Скорбь, хоть и являл собою огромный двуручный рунический меч, казалось, умел биться сам по себе.

Больше уж Артас не колебался. Он снова двинулся вперед и начал драться всерьез, не давая Утеру Светоносному ни пощады, ни роздыха, ни времени на новый замах для сокрушительного удара. Глаза Утера округлились от изумления, затем решительно сузились, но ослепительно яркий Свет, исходивший от его мощной фигуры, угасал, мерк с каждой прошедшей секундой.

Мерк перед силой, дарованной Артасу Королем-личом.

Между тем Ледяная Скорбь снова и снова попадала в цель. Вот сияющее навершие молота, вот его рукоять, а вот и плечо Утера – та самая узкая щель меж горжетом и наплечником.

Клинок глубоко впился в тело. Утер глухо застонал, пошатнулся, попятился назад. Из раны брызнула кровь, но Ледяной Скорби этого было мало. Решив утолить ее жажду сполна, Артас ускорил натиск.

Ветер играл его длинными, добела выцветшими волосами, из горла рвался звериный рык. Клинок едва не рассек предплечье Утера, и огромный сияющий молот выпал из обессилевших пальцев. Второй удар оставил в латном нагруднике глубокую вмятину, а третий, нанесенный в то же самое место, пробил доспех и рассек плоть. В воздухе закружились, затрепетали, падая на припорошенную снегом землю, клочья гербовой накидки – синей с золотом, цветов Альянса, за который некогда бился старый паладин. Утер Светоносный тяжело рухнул на колени и поднял взгляд. Изо рта его, пачкая бороду, струилась кровь, дышал он с великим трудом, но, судя по выражению лица, сдаваться даже не думал.

– Искренне надеюсь, что тебя, Артас, ждет особое, личное место в аду.

Утер закашлялся, роняя с губ хлопья кровавой пены.

– Этого, Утер, нам никогда не узнать, – холодно откликнулся Артас, поднимая Ледяную Скорбь для последнего удара. Казалось, меч поет, предвкушая поживу. – Я собираюсь жить вечно.

Рунический меч устремился вниз, вошел в глотку Утера, навсегда оборвав его дерзкие речи, легко проник сквозь грудь и насквозь пронзил сердце. Смерть паладина оказалась почти мгновенной. Выдернув меч из раны, Артас отступил назад. Все тело его дрожало – но это, конечно же, лишь от восторга и облегчения.

Опустившись на колено, он поднял урну, с минуту подержал ее в руках, неторопливо сорвал печать и перевернул сосуд кверху дном. Прах короля Теренаса посыпался под ноги, на заснеженную землю, точно серый дождь, точно зачумленная мука. Но вдруг ветер переменился, и невесомый прах – все, что осталось от великого короля, – словно живой, взвился в воздух и закружился вихрем, осыпая рыцаря смерти с головы до ног. Не ожидавший этого, Артас вздрогнул, подался назад и машинально вскинул руки, прикрывая лицо. Оброненная урна с глухим стуком покатилась по земле. Артас поспешно зажмурил глаза и отвернулся, но поперхнулся едким пеплом и неудержимо закашлялся. Охваченный паникой, даже не сняв латных рукавиц, он принялся лихорадочно утирать лицо, стряхивать с кожи мелкую пыль, запорошившую рот и нос. Из глаз градом хлынули слезы, желудок скрутило судорогой, на миг к горлу подступила тошнота.