монголы тоже отправились домой. Но с пленными командирами, а они все были из различных княжеских родов, мы провели большую работу и они уехали с нашим предложением союза против маньчжуров.

Я им гарантировал военную помощь в возможной войне с Цинской империей и полнейшее невмешательство в их внутренние дела. Но они признают нашу власть над всеми тувинскими хошунами, не препятствуют добычи полезных ископаемых на их территориях, за плату естественно, признают свободу торговли, передвижения и вероисповедания.

Еще в ходе преследования отступающего противника, мы установили власть нашего зайсана Ольчея севернее хребтов Танну-Ола, а Даа- и Бээзи-нойоны поспешили добровольно признать нашу власть. Южнее хребтов до Хан-Хухэя образовалась серая зона. Там был главный, вернее пока главный, тувинский хурээ и бывшая ставка амбын-нойона в Самагалтае и долина реки Тэс, где было много тувинских кочевий. Но сил у нас пока было маловато и мы пока решили ограничиться созданием пограничного военного лагеря в Самагалтае. Там на постоянной основе будут две тувинские сотни, одна из воинов родного хошуна Ольчея, а другая будет сборная солянка. Сотни эти будут постоянно ротироваться.

Большим сюрпризом для меня оказалась просьба пяти семей «несогласников», которые попросили разрешения поселиться в горах восточнее Самагалтая на берегах небольшого, пресного, горно-таежного озера Кара-Холь, окрестности которого были удивительно подходящие для пастбища скота. Во время преследования отступающей цинской армии небольшой отряд маньчжуров пытался там скрыться и эти мужики их преследовали. Места там были безлюдные и довольно-таки дикие, как раз то, что надо этим «несогласникам».

Я согласился, и они тут же устремились за своими семьями и в середине лета поселились на берегах этого небольшого озера. С собой переселенцы везли несколько больших бочек, не меньше пяти ста литров каждая. В них они везли специально отловленный молодняк всяческой рыбы из Енисея, в озера Кара-Холь рыбв совершенно не обитала, пока не обитала.

Собственно китайцев или ханьцев мы взяли в плен огромное количество, почти пятьдесят тысяч. И это сразу стало большой головной болью, что делать с ними делать. Отпускать их нельзя, хотя бы потому, что там их ждет смерть. Такой разгром император не простит и сделает именно этих несчастных крайними. Оставлять их у себя? А в качестве кого и где? Основная масса пленных была сосредоточена между озерами Чагытай, Ходын, Чедер-Холь и на реке Тэс.

Но пока решение этой проблемы можно было отложить на несколько дней, более неотложной проблемой являлись несколько тысяч тувинцев потерявших все, когда они убегали от наступающей цинской армии. В памяти народа еще были свежи страшные воспоминания о том, как цинские захватчики тридцать лет назад уничтожали всех осмелившихся сопротивляться. Поэтому убегали все поголовно, зачастую в буквальном смысле в чем мать родила.

Из захваченных огромных трофеев мы помогли всем, в буквальном смысле каждому кочевью, каждой семье севернее хребтов Танну-Ола. А вот, что делать с теми, кто бежал из кочевий южнее хребтов, я совершенно не знал. В «лучших» традициях цинских войн Чжан Цзинбао приказывал уничтожать всех и всё на пути своей армии, были уничтожены все кочевья к югу от хребтов, два самых старых хурээ и даже ставка амбын-нойона, который, даже будучи цинским чиновником, решил не испытывать судьбу и исчез. Причем исчез бесследно. И в серой зоне фактически была настоящая пустыня, все население было уничтожено или разбежалось.

Мерген докладывал, что почти никто не хочет туда возвращаться, все бояться мести властелина Поднебесной. И только когда он стал говорить, что появится пограничный военный лагерь в Самагалтае, несколько десятков в семей решили рискнуть и вернуться.

В один из дней мы с Ерофеем после трудов праведных чаевничали, ожидая возращения из Турана Лонгина. Он поехал туда по контрразведывательным делам, мы заканчивали демобилизацию своей армии, в Туве оставалось пока три гвардейских сотни и один дивизион и Лонгин поехал проверять военный лагерь в Туране, где расквартировались две сотни и артиллерия.

Мы удобно расположились на берегу Енисея в восстанавливающемся Усть-Элегесте. Кондрат выздоровел физически и морально, и со дня на день мы ожидали начала работы угольной шахты, десяток шахтеров уже вернулся в свой поселок. Дело шло не так быстро как хотелось, хорошее подготовленное дерево приходилось возить из долины.

В этот раз Лонгин против своего обыкновения не спешил начать рассказ о своей поездке, он необыкновенно долго приводил себя в порядок после дороги, задал кучу непонятных вопросов Прохору и Митрофану, и только после этого подошел к нам.

— Господа-товарищи как я хочу чаю, в Туране почему-то не сложилось с чаепитием и я всю дорогу мечтал о чашке хорошо заваренного чая, — перл про чай был конечно перебором и полковничье терпение начало резко заканчиваться, но Лонгин уловил этот момент.

— И так, господа, у меня два известия. Думаю, они хорошие, — первая новость я был уверен будет о визите окружного начальника. Я его несколько раз приглашал к нам, но он под различными предлогами уклонялся от визитов.

— Да, ваша светлость, вы совершенно правы, к первому сентября к нам обещались прибыть господин окружной начальник, — Лонгин хитро посмотрел на нас и не выдержав, с нескрываемым торжеством закончил. — И по агентурным данным моя идея очень благосклонно принята и в Минусинске и выше, самим господином губернатором.

Лонгину пришла в голову сумасшедшая идея отправлять пленных китайцев в Россию. Я пару дней подумал и согласился предложить это окружному начальнику, но отправлять только тех, кто примет православие и российские власти должны дать гарантии, что эти люди не будут закрепощены. Мы быстренько послали в Минусинск секретное письмо с этим предложением. Летом наша почта до Минусинска доходила иногда дня за три-четыре, сутки до Порожного, а затем спуск по Енисею. Мужики со сторожевых постов иногда до Минусинска добирались за двое суток.

Никанор Поликарпович еще по осени прислал весточку, что появилось много недовольных нашей деятельностью, слишком много людей стало уходить к нам, а когда началось строительство завода в Кузнецке, жалобы в канцелярию губернатора полились рекой. Отбоя от желающих работать у нас просто не было.

Наша войнушка в России вызвала панику, губернатор рвал и метал, но спешить докладывать в Петербург не стал. После разгрома цинской армии я сразу же послал известие об этом в Минусинск. А вскорости Лонгин получил донесение, что в Улясутае паника и что среди монгольских князей началось нужное нам брожение.

Губернатор успокоился и стал ожидать дальнейшего разворота событий. И вот тут-то Лонгину пришла в голову идея с китайцами. Одновременно с письмом окружному начальнику было послано еще более секретное письмо купцу Томилину. Оно было написано смпати́ческими черни́лами да еще и зашифровано. Никанор Поликарпович просьбу нашу выполнил,