— Замолчал, моргнув с глубоким смыслом Велимиру, отхлебнул еще, но тут же взлетел к потолку, уворачиваясь от полетевшей в него поварешки.

— Ишь чего удумал. — Покрасневшая как свекла Анисья возмущенно уперла руки в бока. Не было у меня с воеводой ничего, он благодетель наш, вот и все.

— Ну так я о том и говорю. Конечно благодетель, кто же еще? — Порхал Орон под потолком не смея опустится назад, и с вожделением поглядывая на оставленную кружку. — А Филька, он тот еще балабол, ему не в жизнь верить нельзя, он все про тот сеновал вчерашний придумал, и Светозара подговорил, поддакивать, чтобы брехать сподручнее было, они те еще проказники. Другое дело воевода, он не по тому сегодня проспал, что гулял полночи, а просто за думами тяжкими засиделся до поздна. Кругом вранье, только мне верить и можно. Как жить, а? — Он посмотрел на Анисью, и закаркал смехом. — Как ты думаешь, мудрая женщина?

— Я на бочку с капустой замок амбарный повешу. — Буркнула мать Велимира, и покраснела еще больше, хотя вроде бы уже было некуда. — А домовенку этому болтливому, язык-то вырву.

— Чего! Какую капусту? Зачем капусту? Что за несправедливость такая! Не тронь святое! Не тронь капусту! — Выскочил откуда-то из угла Филька. — Мне светляка кормить нечем будет, заботится о домашних животных надо, они без пригляду чахнут.

— Это кто еще животное? — Возмущенный Светозар взлетел с плеча друга, и завис, стрекоча крыльями напротив его лица. — Это я-то животное? Да я поумнее некоторых, и язык за зубами держать умею, и глупостей ради квашеннки, не делаю. И вообще!..

— Что тут за балаган? — В дом вошел улыбающийся Перв. — Столько крика, и гама, что на улице слышно?

— Орон байку про сеновал рассказал, а Анисья его за это половником. — Пожаловался Светляк. — А еще меня этот недомерок. — Он кивнул в сторону домового. — Животным обозвал. Вот. — Он высунул длинный язык, и показал возмущенному Фильке.

— Подвал заколочу наглухо, и капканов на грызунов наставлю. — Покраснел воевода.

— А Анисья еще на бочку с капустой замок повесит. — Заржал ворон, обхватив себя за живот крыльями, словно руками, но перестав махать, тут же грохнулся на пол, откинулся на спину, и задрал лапы в верх. — Конец тебе Филька, с голоду сдохнешь. — Зашелся он смехом и умирающим голосом добавил. — А мне меда срочно, не то помру!

— Это, что? Правда? — Велимир посмотрел сначала на мать, потом на Перва. — Ну и дела... Не было бы счастья, да несчастье помогло. Я рад за вас. Когда только сговорились? Свадьба-то когда?

— Нету спешки. Сначала дочь за Богумира отдам, тебя опосля оженим, тогда уж можно, и о себе подумать. — Улыбнулся смущенный воевода.

— Эх проказники. — Взлетел на стол ворон и опустил голову в полупустую кружку. — Грешно, по сеновалам не венчаными-то, ночами шастать. — Донесся оттуда глухой чавкающий голос.

— Подглядывать да сплетничать грешно, а нам с Анисьей, жизнь праведную прожившим, и согрешить немного не помешает. — Хмыкнул Перв

— Точно. — Филька безуспешно пытался залезть на лавку, поближе к тарелке со щами, которые поставила на стол мать Велимира, но нога у него соскакивала, и он неуклюже сваливался на пол. — Смотрю на вас, и аж тошно от святости становится, словно и не люди вы вовсе, а после сеновала, греха хлебнув, так вроде и на человеков похожи... Да помогите же кто-нибудь! Сил нет как пахнет, слюной захлебываюсь.

***

Знаю я этот дом, пакостный он. — Сирко рассматривал бывшее жилище кикиморы, и хмурился. — Лет сто назад, тут лекарка жила, с дочкой, красивой девкой, такой, что глаз не отвесть.

Жили на отшибе, людей редко видели. Человек, он что? Болото не любит, и если и зайдет, то только по надобности, ежели только приспичит. Вот однажды и пришел один, на хворь жаловаться, молодой староста, с дальней деревни. Высокий, статный, за словом в карман не лезет, любят таких бабы. Вот и обрюхатил девку, опозорил. Обещал женится, да то, что уже женат рассказать забыл, а как только о дитяти узнал, так морду колодой сделал, мол: «Знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Не мое дитя и все! Врет ведьма!». — Ну так и его вроде понять можно, дома-то женка, с тремя мальцами осталась, бабенка вздорная, на расправу скорая, дочка кузнеца, в отца статью пошла. Вмиг голову свернет. Понять можно, но что-то не хочется. Сумел набедокурить, так сумей и ответ держать.

Мне мой дед ту сказку рассказывал, когда мы от занятий по волховству отдыхали, как пример зарождения в мире Яви нежити, в данном случае кикиморы и лиха.

Ну так вот... Деваха та, головой тронулась. Родила пацана, да в болте и утопила безгрешного, а себе на шею петлю накинула, да еще и жилы вскрыла, чтобы значит наверняка. Матушка ее вернулась (в город бегала, травками торговала), а тут такое дело, богам неугодное. Осерчала сильно. Не знаю, что она удумала, да только, и староста тот вскорости помер, сгорел лихоманкой в три дня, и женка его с горя рожать раньше времени принялась, да так вместе с младенцем и преставилась, и троих сыновей родичи, что из города приехали, забрали, да говорят до дома так и не довезли, тати по дороге напали, ограбили, да побили всех. В общем всю семью бабка извела, а сама в доме этом закрылась, и более не выходила, там видать так с голоду да жажды померла. Да только вот загадка. Тело исчезло, а вместо него нечисть болотная появилась: кикимора с внучком.

— Печальная история. — Выполз из-под коряги и хлюпнул носом Филька. — Все умерли. Бедолаги, злые вы люди. — Он вытер слезу, стекающую с бороды, и задумался. — Видимо бабка, при жизни так капусту квасить научилась. Жаль ее. Не угостится более, а у воеводы не такая ароматная. Вот чего подохла раньше времени, и рецептик не оставила?

— Чур тебя возьми. — Вздрогнул волхв. — Изыди нечисть. Откуда только взялся. Напугал. — Махнул он на домового рукой. — Все тебе только жрать!

— Ну и жрать. — Огрызнулся Филька. — Можно подумать, что ты сам, только воду пьешь.

— Вы еще подеритесь, молодежь. — Каркнул с плеча Славуни Орон, останавливая