жизнь, всю, от начала, до конца. С тех самых пор, когда еще существовала в человеческом облике, и была матерью и бабушкой, и потом, когда от горя и страданий, от свершенной ей, праведной мести стала злобным духом болот.

Боги! Они слишком несправедливы, давая одному счастье, а другому невыносимую боль. Она исправляла эту несправедливость, и ошиблась только один раз, не распознав в смертной избранницу бога, а все внучек со своей похотью. Но как его корить за это? Он не виноват, что люди сделали из него своей жестокостью уродливого монстра. Мальчик вырос, но так и не повзрослел, навсегда оставшись ребенком, эгоистично желающим новую игрушку.

Лишь бы только кара Перуна минула его. Очень хочется в такое верить, но увы, бог грома слишком был разгневан, чтобы снизойти до милости к оступившимся.

Кикимора провела взглядом по открывающейся перед ней, подергивающейся голубой дымкой, картине недоступной кромки. Небо в пылающих облаках, без солнца, залитое кровавым заревом поднимающегося из реки смерти мертвого пламени. Смородина неслась вперед, омывая покатые берега серого песка, с клочками антрацитовой травы, волнами расплавленного камня. Неслась куда-то туда, в несуществующую бесконечность, отделяя мир живых, от мира мертвых, и есть только единственная возможность переправится на другой берег, Калинов мост. Но он недоступен падшему духу, которого подвесили в неопределенности мироздания. Которому больше нигде нет места.

Кикимора обернулась. Сзади зеленое свечение прошлого, место страданий и боли, а также место сладостной мести. Там остался ее внук. Что с ним теперь? Как наказал его взбешенный бог грома? Вернуться и узнать, а уж тем более помочь невозможно. Он единственный, кого она любит, ради кого готова отдать жизнь.

Кикимора закрыла глаза и опустила обреченно голову на грудь. Смотреть больно и противно, да и что можно увидеть существу, размазанному по лезвию несуществующей бритвы, разделяющую тонкой пеленой пустоты сразу несколько миров. Она погрузилась в воспоминания, греющие и одновременно терзающие падшую душу.

Взгляд. Жесткий, презрительный взгляд пронзил то место, где когда-то билось сердце. Она его почувствовала и вздрогнула. Глаза сами собой, непроизвольно открылись, и кикимора подняла голову. Черная богиня смерти, стояла перед ней и пристально смотрела, но не как на духа или человека, а как на мерзкую тварь.

— Что тебе от меня надо? — Прохрипела кикимора.

— Как тебя зовут? — Не ответила Морена, и сама задала вопрос, скривив губы в призрении. Было видно, что ей говорить с пленницей не хочется, но обстоятельства заставляют это делать.

— Ты имеешь в виду человеческое имя? — Усмехнулась кикимора. — Зачем оно тебе. Для людей я мертва, и меня давно забыли, да и некому помнить, все ушли в твой мир.

— Я знаю. — Морена еле сдерживала гнев. — Их смерть не твоя вина, и ты страдала при жизни, но это не оправдывает того, что ты творила в облике нежити. Еще раз тебя спрашиваю: «Как тебя зовут?».

— Я никому не говорила свое имя, но какая теперь разница, зачем скрывать то, что никому не надо. Верной меня когда-то знали люди — травницей, лекаркой, почти волхвой, вдовой ратника Сокола, сложившего голову за князя. Знали и шли за помощью, а отплатили за добро смертью.

— Один подонок, это еще не весь народ. — Стрельнула глазами Морена. — Ты же мстила и убивала всех.

— Это были сладостные мгновения, они помогали мне растить внука и жить. — Перебила ее Верна и рассмеялась.

— Твой внук, был безгрешным ребенком, невинно убиенным, и мог наслаждаться сейчас миром Нави, а ты сделала из него монстра. Для чего? Неужели ради него самого? Ради его счастья? Нет тварь, ты сделала это ради себя, из-за страха потерять то, что тебе дорого. Ты не смогла отпустить того, кого любишь. Это подлость по отношению к близкому.

— Это только твое мнение. — Огрызнулась кикимора, но опустила глаза, осознав, что богиня права. Она никогда раньше не задумывалась над тем, зачем вернула внука к жизни, а теперь вдруг поняла, и боль непоправимой ошибки прожгла душу.

— Это не мнение, а истина. — Морена подошла ближе. — Вижу, что ты кое-что осознала. — Она посмотрела в глаза поднявшей голову Верне. — Но я здесь не за этим. Ты висишь тут, застряв в неопределенности, как бельмо на глазу, и я не знаю, что с тобой делать. Кромка не принимает, потому что тебя убил бог. В Навь я тебя брать не хочу, потому что не смогу видеть каждый миг твою живую, нераскаявшуюся рожу. Остается вернуть в Явь, но ты натворишь там еще бед, и в конечном итоге вновь повиснешь тут. Что делать?

— Что с моим внуком? — Не выдержала и задала наконец терзающий ее вопрос кикимора, проигнорировав слава богини о своей судьбе.

— Вижу, как ты любишь его. — Отвернулась Морена. — Он жив, и сильно изменился. Он уже не тот злой дух болт, и лесов несущий ужас и смерть, он добрый, насмешливый помощник. По-детски наивный, переросток-шутник, которого не бояться люди, обращаясь к нему с просьбами. Я готова дать и тебе шанс. — Голос ее прозвучал на удивление тихо. — Ты вернешься в Явь, но не нежитью, а человеком. Обычной женщиной, и в ту же лачугу, где жила. Попробуй простить. Забыть прошлое увы не получится. Поделись своей любовью с людьми, как это сделал твой внук. — Она не на долго замолчала, и вдруг резко повернулась. — И еще. — Голос ее стал жестким. — Мне нужно зелье, что передавалось по секрету в твоем роду.

— Я буду видеть внука? — В глазах Верны сверкнула надежда. Морена не ответила, а лишь утвердительно кивнула. — Согласна. — Выкрикнула кикимора, и мир вспыхнул в ее глазах розовым светом.

Старый дом, новая жизнь, и скоро придет лихо. Она это чувствует. Теперь все будет по-другому.

***

— Почему я? — Возмущению Фильки не было предела. — Он вышагивал по спальне, где лежал Богумир, и злобно стрелял глазами на собравшихся тут Морену, Перуна, Даждьбога и Славуню. — Пусть Орон летит. Он смелый и сильный, вон какой красавец, а я даже вашего сына не знаю, мы незнакомы, ради чего мне вся эта пакость? Да и не хочу я видеть эту злющую бабку, она меня в прошлый раз сожрать хотела. То же мне удумали. Поди туда, не знаю куда. Принеси то, не знаю чаво...

— Почему не знаю куда? — Усмехнулся