В кулуарах Адмиралтейства императрица и адмирал имели последнюю встречу, на которой обменялись печальным прощальным поцелуем. Екатерина взяла с Гиацинта честное адмиральское слово, что он никогда никому не скажет кто настоящая мама беседочного беби. Затем родители обсудили, как назвать мальчика. Их выбор пал на имя «Конрад». Секрет(ер)ный сын стал тезкой будущего писателя Джозефа Конрада и будущего канцлера будущей ФРГ Конрада Аденауэра.

Мореплаватель и императрица повздыхали, что было принято в ту сентиментальную эпоху.

— Vergiss mein nicht,[204]— прошептала Екатерина и скрылась, шелестя шлейфом и государственными бумагами.

Флигель-адъютант вручил мореплавателю золотую корзину с плодом любви. Скрипя ногой и сердцем Гиацинт вышел на улицу. В сени известной иглы раздался пронзительный писк…

Для отвода глаз Гиацинт всю зиму ошивался в Кронштадте, где у него было много флотских друзей и детей. Оттуда адмирал то и дело весточки слал государыне письма, на которые она то и дело отвечала. Будучи патриотами, хотя и импортными, Гиацинт и Екатерина писали друг другу исключительно по-русски. Хотя адмирал никогда формально языку не обучался, он строчил свои послания с почти литературным блеском.

В марте следующего года праотец отправился обратно в Свидригайлово. По дороге туда он исправно информировал императрицу о всяких младенческих материях.

В одном из писем адмирал сообщал:

Ваше Величество, сын наш Конрашка орет будто фурия греческая. Весь день в карете с ним едучи, оглох на оба уха и лишь сей час на постоялом дворе в себя прихожу помаленьку.

Каждый день в полдень Гиацинт останавливал карету, выходил на обочину и шуровал астролябией и сектантом. Таким образом он с точностью до одиннадцатой десятой знал скорость, с которой ехал. Праотец был в некотором роде педант и хотел прибыть в имение точно в срок, то есть когда у жены начнутся роды. И действительно, только в вестибюле усадьбы раздался стук адмиральского протеза, как у адмиральши разверзлись воды, если не вешние, то внутренние.

Гиацинт понимал, что роженицу-тинейджерку может спугнуть внезапное появление улыбающегося ребенка из саквояжа супруга, особенно в такой экстремальной ситуации. Тут следовало действовать осторожно. Из бесед с Михайлой Сергеевичем Ломоносовым, с которым в первой трети восемнадцатого века он частенько встречался в Академии наук, праотец знал, что женщины относятся к материнству очень серьезно. Ради будущего России и царствующей династии было крайне важно, чтобы адмиральша приняла беседочного беби за собственного сына.

Праотец спрятал дитя до поры до схваток у себя в кабинете и проследовал в спальню, где супруга уже вовсю рожала. У кровати хлопотали вызванный из уездного города Клизмы врач и свидригайловская повивальная бабка. Гиацинт провел (о)смотр супруги. Убедившись, что тело на мази, он скомандовал зычным адмиральским голосом «Так держать!» и приказал сменить кровать на кожаный диван, сразу же после приезда праотца приволоченный по его приказу в спальню. Гиацинт был сильно привязан к этому предмету мебели. Он собственноручно сколотил его несколько десятилетий назад из взятого им в плен турецкого крейсера. Обивка дивана представляла собой шкуру дракона с острова Комодо, убитого адмиралом на кругосветном сафари. Гиацинт хотел, чтобы юная жена разрешилась от бремени на черной скрипучей поверхности, подобно первой госпоже фон Хакен, которая произвела на свет дюжину отборных сыновей именно там.

Адмирал уселся у окна, чуть-чуть кряхтя, — после двух недель тряски по почтовому тракту давал знать о себе возраст — прикрыл глаза и принялся ждать. Местный медицинский персонал вновь окружил адмиральшу, которая время от времени постанывала, правда из уважения к мужу тихо. Ничто на классически корабельном лице праотца не выдавало переполнявшего его волнения, и лишь иногда по старой морской привычке он кричал «Курс на юг!» да почесывал деревянную ногу.

Роды, однако, затягивались. Пользуясь случаем, адмирал послал лакея за пером и бумагой и сочинил письмо императрице, используя в качестве подставки протез:

Матушка моя драгоценная, вот мы и приехали. Вчерась в карете меня здорово продуло, но я креплюсь счастья и короны твоей ради. Наш Конрашка чувствует себя уже как дома. Лежа под портретом царственного предшественника твоего Петра Великого, он ручонкой махнул, да так удачно, будто отдал честь.

Начались схватки. Гиацинт удалил медперсонал из комнаты под предлогом перекура. Затем сбегал, если можно так выразиться об одноногом восьмидесятилетием старике, в кабинет за отпрыщем и подложил его жене под попу в самый ответственный момент. Жена, как водится, в это время находилась в бессознательном состоянии и ничего не заметила.

Когда опустевшая после разрешения от бремени Хакенша очнулась, адмирал поздравил ее с успешными родами.

— Mein Liebchen,[205]скажи guten Morgen[206]нашим маленьким близнецам Конраду и Карлу, — отечески улыбнулся он.

Привыкшая во всем слушаться мужа, адмиральша отерла кровавый пот со лба и поздоровалась с ребятами. Счастливая, но неопытная мать не заметила, что Конрад крупнее Карла в два раза, брюнет, а не блондин, и уже умеет сидеть, стоять и даже выговаривать любимое адмиральское ругательство «Donnerwetter!»[207]

Затем адмирал уединился у себя в кабинете и настрочил императрице еще одно письмо, в котором дал описание происшедших событий. Я его прочитал и хорошенько повеселился!

Каждый день адмирал докладывал царице-матушке об отпрыще, о его болезнях, болячках и блестящих успехах, перемежая эти детские детали изъявлениями верности, как политической, так и амурной. Адмиральские эпистолярии в сумме своей составляют хронику первых пятнадцати лет жизни секрет(ер)ного сына Екатерины Великой. Письма пачками привозил в Петербург отставной матрос Колька Водкин, служивший под начальством адмирала на фрегате «Нимфа», когда тот еще был двуногим. Императрица нередко отвечала на адмиральские послания собственными, которые доставляли в Свидригайлово особые гонцы типа дипкурьеров.

Вот что Екатерина писала адмиралу через месяц после его приезда в Свидригайлово:

Дражайший Гиацинт Нарциссович, письмо с известиями о маленьком господине Конраде мы получили. Намерение твое записать его в российский флот нам любезно. Корми его рыбой для воспитания в нем духа морского путешественника. Для приучения же младенца к ремеслу воинскому советую у него под ухом из ружья постреливать, когда он спит или играется, ибо привычка к шуму страшному поможет ему грома пушек и оружейной пальбы не бояться. Заботы твои о нем являют свидетельство любви нежной и просвещенной. Как нога твоя деревянная, любезный господин адмирал? Смазываешь ли ты ее все так же маслом душистым, Гиацинтик мой лучезарный?