Через год адмирал сообщал:

Ныне день ангела сына нашего Конрашки. Подарки милостиво вами присланные — смотрительную трубу и табатерку золотую с вашим портретом — вручил ему утром. Он вас кличет матушкой, и как сирота, и как сын, и как верноподданный.

Еще через год:

Государыня матушка моя баснословная! Вечор Конрашка в саду допоздна бегал с братиком своим Карлушей играя. Потом Карлуша уснул, а мальчонка наш пуще прежнего разошелся. К бюсту Вашего Величества подбежал и нос углем измазал по молодости да глупости. Я его выпорол, а он надулся. Отошед от меня так далеко, что думал я не могу слышать, про себя бурчал: «Я этого старого дурака проучу». Я за такие слова его еще раз кнутом по спине пощекотал, а потом, отдышавшись, с ним читал поэта Василья Петрова «Оду на великолепный карусель, представленный в Санкт-Петербурге 1766 года».

Екатерина, быть может смущенная покушением, совершенным Конрадом на ее мраморный нос, на сей раз не стала журить адмирала за чрезмерную строгость. Будучи занятой императрицей, она писала Гиацинту лишь изредка, хотя каждое ее послание свидетельствовало о широте политических взглядов, теплоте материнских чувств и далеко идущих династических планах, связанных с юным Конрадом.

Как Солон, тружусь на поприще юридическом: с министрами и советниками составляю Уложение Законов. Мы удивим Европу не только строгим порядком во всех областях наших, но также мудростью и милосердием правителей, как удивили ее при Петре Великом отвагой воинской и разумной переимчивостью. Вижу, ты вырабатываешь из господина Конрада славного мальчугана. Неоспоримо, что природное сложение сына нашего, а также качества души и ума его являют залог самого блестящего будущего. Твоя задача, Гиацинт Нарциссович, развить в Конраде твердый характер, помочь ему обрести знания положительные, а за мною дело не станет. Дай ему навыки умственные и нравственные, достойные мужа, которому суждено, быть может, отправлять власть над Российской империей!

Но адмирал, будучи человеком без ухищрений, не понимал намеков о троне. Старый морской волк хандрил в сухопутном Свидригайлове. Несмотря на любовь к сыну, он мечтал снова почувствовать палубу под протезом. Сидя у себя в кабинете, праотец перелистывал копии реляций, когда-то писаных им в каюте фрегата «Нимфа», и уходил в сказку. Его седовласые ноздри, казалось, снова слышали запах пушечного мяса и восточных пряностей. Гиацинт задирал брючину, почесывал деревянную ногу и выкрикивал зычным адмиральским голосом в усадебную тишину: «Отдать гротбрамсель!» или «Объявляю землю сию владением Ее Императорского Величества Екатерины Второй Российской».

Когда Конраду исполнилось десять лет, праотец отправил Екатерине запрос следующего содержания:

Я спроведал, всемилостивейшая государыня, что граф Орлов, начальствующий над нашим флотом в Средиземном море, поднял против турок Морею. Я тоже хочу, матушка, супостатов-магометан изводить на суше и на море, в горах и озерах, долинах и реках, пустынях и прудах — себе в удовольствие, отечеству во славу. Пособите, милая, и дайте мне хоть шхуной, хоть шлюпкой командовать, а я век ваш слуга океанский буду!

Государыня, однако, отвечала, что у адмирала миссия поважнее: вырастить и воспитать их сына.

Что Гиацинт и сделал.

В шестнадцать лет мичман Конрад фон Хакен служил на том же самом фрегате «Нимфа», на котором полвека назад его папа выиграл знаменитую баталию у шведского острова Бьорнборг. Юный офицер был храбр и хорош собою, но очень любил карты. Проигравшись в каком-нибудь казино или трактире, он неоднократно пытался поставить «Нимфу» на кон. Денщик Конрада, Петька Вилкин (на самом деле барон Сплондей, тайный агент Екатерины), искусно пресекал эти попытки предложениями посетить какой-нибудь близлежащий бордель. Впрочем, возможность предаться похоти не всегда прельщала мичмана, ибо он был более азартен, чем сексуален. Тогда Петька пугал Конрада инсинуациями, что за проигрыш фрегата его могут четвертовать без наркоза, и он утихомиривался.

Верный данному государыне слову, адмирал ни разу не заикнулся сыну, кто была его настоящая мама. Когда Конраду исполнилось двадцать лет, Гиацинт наконец гикнулся. Всю свою фортуну он оставил секрет(ер)ному сыну императрицы, за исключением протеза, который завещал петербургской Кунсткамере.

Конрад теперь был богат и независим, но продолжал служить во флоте. К тому времени внимание Екатерины было поглощено начавшимся распадом Оттоманской империи и сложными ходами в европейской политике, а внутри страны — кризисным положением в потемкинских деревнях. А тут вдобавок разразился пугачевский бунт. Тем не менее благодаря продолжавшемуся покровительству государыни и собственному радению Конрад успешно продвигался по службе и вскоре командовал эскадрой в Каспийском море. К сожалению, за нехваткой времени у Екатерины так и не дошли руки отозвать его из южных пределов России, с тем чтобы заменить им цесаревича Павла Петровича.

Тайна происхождения Конрада умерла бы вместе с Гиацинтом и Екатериной, если бы не их переписка, которую адмирал перед смертью спрятал под любимой половицей у себя в кабинете.

Таким образом, я — пра-пра-пра-пра-пра-правнук императрицы Екатерины Великой, втайне родившей и на расстоянии вырастившей прекрасное дитя любви по имени Конрад фон Хакен. Более того, как явствует из ее писем адмиралу Гиацинту, она была непрочь увидеть это дитя с короной на голове в Зимнем дворце!

Правда, обстоятельства сложились так, что корона Конраду не досталась. Ну что ж, на да нет и суда!

Зато есть я!

Говоря генетически и династически,

Я должен сесть на царский трон,

Иначе будет моветон.

Попрошу-ка посольство США отправить потрясающую переписку дипломатической почтой в Никсонвиль, решил я. В университетском Employees Credit Union[208]я уже давно арендую сейф. Там хранятся экспонаты миниатюрного музея моей личности: интимная фототека (хроника научной экспедиции в Канкун с любимой аспиранткой), сухой корнеплод из тех, которые когда-то едва не разорили беспокойного папана, и прядь волос матушки. Пусть эпохальные эпистолы найдут себе место рядом с прочими реликвиями Роланда!

В посольстве меня хорошо знали. По приезде в Москву я сходил туда, чтобы зарегистрироваться на случай киднепинга или убийства, и с тех пор еженедельно звонил в консульский отдел отмечаться как живой-здоровый фулбрайтовец.

Положив корреспонденцию в коробку от конфет «Godiva» (конфеты я специально съел сегодня утром), я отправился в известное здание на Садовом кольце, известное в Москве как «гнездо шпионов» и «бастион глобализации».

У посольских ворот меня остановил милиционер. Заснеженные полушубок и валенки придавали ему вид лягавого тороса.