– Давай. – Игорь тоже зевнул и лег прямо на грязный пол, головой на рюкзак.

В полутьме – хорошо хоть луна светила в окна, которые не знали занавесок, – Леха вернулся в коридор и нащупал дверь в санузел. Провел рукой по стене, нажал на выключатель, открыл дверь. И чуть не задохнулся от смрада. Глаза защипало так, будто оказался в какой-нибудь выгребной яме. Заткнув одной рукой нос, он второй открыл крышку унитаза, и его чуть не вывернуло наизнанку – под самую кромку тот был наполнен мутной водой, в которой плавали растворившиеся фекалии. Смыв оказался сломан, просто выдран с корнем. Вода, судя по ее состоянию, стояла так уже давно. Леха захлопнул крышку и с трудом сдержал рвотный порыв. Подошел к раковине, расстегнул ширинку и сделал дело. Потом плотно закрыл за собой дверь. Прошел в кухню и огляделся. На плите стоял древний чайник, он такие в баторе только видел. Ни кухонной мебели, ни другой утвари не наблюдалось. Леха приподнял крышку чайника, и в нос ударил острый запах Доширака.

Он вернулся в комнату, лег на пол у противоположной от Андрюхиного матраса стены. Уснуть не получалось. Слишком много всего произошло и навалилось за последние сутки. Лежал, смотрел на луну и думал о своей жизни. Какой бы ужас ни вызывало у него жилище Андрюхи, а ведь он и свою квартиру мог точно так же легко превратить в помойку. Вот сломался, к примеру, унитаз. Не работает слив, и вода не уходит, а, наоборот, прибывает. И что он станет делать? Куда бежать или звонить? Без понятия. Так бы и ссал в раковину или ванну – похоже, тот же способ и выбрал Андрюха. А посуда? Вот кто его знает, что нужно в дом покупать. Наверное, какие-то там кастрюли, сковородки, только на что они ему? Яичницу, конечно, сможет себе приготовить, натренировался у своих девок, а все остальное – это уже высший пилотаж. Так и будет эта посуда без толку стоять и ржаветь. Легче пойти в кафе, нормально пожрать, чем мучиться со стряпней, да еще с непонятным результатом. Мебель? Ага. Кто бы знал, как ее выбрать и тем более, какую надо. Ну, купил бы он себе, наверное, тумбочку. Это понятная вещь, у всех в баторе есть своя тумбочка. Но одной-то тумбочки для жизни, похоже, мало? Нужны какие-то гребаные шкафчики в кухню, какая-то байда в ванную комнату, для одежды еще гардероб. Голову можно от всего этого сломать! Откуда ему знать, как люди вообще в этих квартирах живут? Его за шестнадцать лет научили ходить в столовую шесть раз в день. В школу. На концерты в актовый зал. И дорогу в свою спальню он выучил. Вот и все. Больше ничего от него не требовалось. Если что-то портилось, ломалось, переставало работать, звали питалку, и на этом все. Она уже сама знала, кого там надо вызвать, чтобы починить. Или просто акт составляла: старое списывали, новое покупали, и всех делов. Дети в это не вникали. Как и ни во что другое. Если приболел, топаешь в лазарет – там врач на месте разберется, что выписать и чем лечить. Ни о чем самому переживать не надо. Все продумано, обо всем позаботятся специально обученные люди. Сами подростки могли только воровать и бухать.

И вдруг ни с того ни с сего в восемнадцать лет начинается самостоятельная жизнь. Даст тебе государство квартиру, и пожалуйста, пользуйся. Только как? Леха этого не знал. И Игорь не знал. И Андрюха…

Такого с Владом никогда раньше не случалось – впервые организм позволил себе отключиться в самый неподходящий момент. После выписки прошло несколько дней, пора было приходить в себя и возвращаться к работе, но получалась, наоборот, какая-то ерунда. Он просто шел ночью из спальни в ванную и вдруг упал, банально потерял сознание. Грохот раздался такой, что все в доме проснулись, испуганная Маша заплакала. Катя вызвала «Скорую помощь».

В больнице сделали МРТ, провели исследования, но точной причины внезапного головокружения, которое теперь фактически сводило Влада с ума, не обнаружили. Органических изменений в мозге нет. Видимых последствий удара тоже. Остеохондроз есть, но не существенный. Да и кто без этого в таком возрасте и при сидячей работе? Причины не было, состояние не улучшалось. Голова гудела как медный колокол. Влад стыдился сам себя и не хотел никого видеть, не мог ни с кем говорить. Стоило ему поднять голову от подушки или резко ее повернуть, как головокружение становилось непереносимым, начиналась неудержимая рвота. Капельницы. Инъекции. Таблетки. Не помогало ничего. Время шло, самочувствие не менялось. Коллеги Влада подняли на ноги лучших неврологов, к нему то и дело наведывался кто-то из столичных светил. Но каждый новый профессор, как и прежний, в итоге лишь разводил руками.

Едва ли не больше, чем собственная болезнь, удручало Влада состояние Кати. Она была напугана до смерти. Когда-то, еще до нападения и даже до прихода Юли в семью, жена рассказывала об интересной версии, которую вычитала в интервью одного приемного папы, режиссера. Он говорил, что, принимая ребенка, принимаешь на себя и его судьбу. Не просто вытаскиваешь маленького человека из адского огня, охватившего его род, а берешь огонь на себя, делишь беды ребенка с ним. Влад тогда отмахнулся от этих бредней, уж слишком фантастично звучало. Но в последнее время иногда думал: а вдруг так и есть? Что, если их решение забрать Юлю домой спровоцировало столкновение многих и многих жизненных линий, которые налетели одна на другую, словно составы поездов, и нарушили существующую безопасность? Юлька вскрыла в семье немало подводных камней, стала лакмусовой бумажкой жизнестойкости каждого в отдельности и их отношений в целом, привнесла в жизнь немало перемен. Главная из них состояла в том, что нужно было постоянно находить в себе душевные силы, чтобы не поддаваться ее мрачному настроению и тотальному недовольству, не реагировать на обвинения, не скатываться в несчастливые моменты собственного детства, которые накрывали с головой, стоило Юле особенно больно ударить или унизить. Это было поразительное свойство ее характера: обесценить саму себя, а следом и всех остальных. От этой пытки Влад и сбегал в работу. Да так «удачно» сбегал, что в итоге огреб на свою голову еще больше проблем.

Катя рассказала ему, что в первую секунду, когда дети выскочили на грохот в коридор и увидели отца на полу, без сознания, Юлька, как и Настена, по-настоящему испугалась. Но это было только мгновение. Причем у Кати даже в ту секунду не было уверенности, что это страх именно за другого человека – возможно, только за саму себя. Кто будет заботиться и кормить, если вдруг и эти двое новых взрослых в ее жизни развалятся на части? Не справятся, станут такими же слабыми, как ее кровная мать? Надежда на спокойствие и доверие, которое вот-вот могло появиться в семье, снова зашаталась.

Влад лежал, пялясь в потолок палаты, опутанный шнурами капельниц, и думал о том, что он не выдержал этой двойной пытки – в семье и с заданием, которое впервые в жизни не смог выполнить в полном объеме. Самый сильный сломался первым. Мужики в некоторых смыслах и правда хрупкий народ. Но поскольку сам себе он не мог признаться в слабости, должен был продолжать бороться, организм принял решение за него. Непонятная болезнь, названия которой не мог дать ни один из врачей, физически сбила его с ног. «Полежи теперь и подумай об этом всем», – словно шептала она ему на ухо. И он лежал.

А Катя, испуганная и несчастная, металась между домом, детьми, больным мужем, работой в фонде и корила себя за то, что ничем не может ему помочь. Чем дольше длилось это его состояние полуовоща, тем страшнее были мысли в Катиной голове. Влад их как будто слышал и видел: Катя физически, до дрожи в коленях, боится его потерять. Хотя хорохорится, старается не подавать виду и болтает без умолку, чтобы его отвлечь. Но Влад-то все понимал. И от этого еще больше корил себя за навалившуюся болезнь.