Он резко выпрямился, чуть не опрокинув стул. Левой рукой сжал переносицу и хрипло сказал «Ух!» Крепко зажмурившись, заскрипев зубами от боли, он умудрился улыбнуться. Что этот дурак подумал? Что Руфус его наконец осчастливил, дал дозу настоящей наркоты из гетто?

Пораженный в одну ноздрю, Айра вдохнул второй, и носовая перегородка начала растворяться с обеих сторон. Он опять выпрямился, вытирая со щек потоки слез. Но из последних сил стиснув зубы, он все же растягивал рот в улыбке. Я был в ярости! Он должен всецело осознать, что случилось, сам ощутить страх, который так щедро сеял. Я хотел видеть, как он бьется на полу в агонии и смертельном ужасе. Я хотел, чтобы он взглянул на меня сквозь слезы и понял, что победитель – я.

Айра снова склонился над зеркалом, и я совсем растерялся. Но если он так бросает мне вызов – ладно, пусть. Когда он вдохнул, на зеркало упала первая капля крови, но слезы заслонили Айре обзор. Через секунду вторая капля упала ему на руку. Он поднес ее к очкам, затем опасливо тронул пальцем нос. Кровь с кончика носа потекла ему на ладонь. Его лемуровые глаза в обрамлении очков выпучились от ужаса. Да, Айра, пришло время твоей крови.

Он повернулся в сторону ванной и открыл рот. Звука не последовало. Лицевые мускулы судорожно дергались. Наклонив голову, он отчаянно стискивал переносицу. Лицо и макушка стали темно-багровыми. Вены на шее взбухли, маленькая жилка изогнулась на виске.

Кровь текла по губам, подбородку, капала на свежую белую рубашку, где темно-бордовые дорожки расширялись и размазывались. Айра хватался за них, оставляя на белой ткани кровавые решетки. Понял он наконец, что можно больше не думать о стирке?

Вцепившись в стол, Айра поднялся, пьяно шатаясь. Его глаза превратились в сочащиеся щели, взгляд метался по комнате. Кровь на зеркале, кровь на рубашке, кровь на белом парчовом стуле. Он смотрел на окровавленную ладонь, на окровавленные дрожащие пальцы. Он схватил зеркало и швырнул его в стену. Порошок рассыпался по ковру.

– Ниггер! – закричал он.

– Что? – отозвалась Руфь из ванной.

Айра сделал шаг на голос. Но едкий натр уже проник в мозг, и дальше Айра не пошел. Левое колено подломилось, он изогнулся и рухнул на пол, грохнувшись об угол стола. Диссонансный аккорд прозвучал неожиданно смело. Приглушенный черепной бас загудел фоном для ударного тенора хрустнувшего носового хряща. Следом вступило высокое треньканье постмодернистских безделушек со столешницы и кодой – цимбалы разбившихся очков. Ликуйте!

Его голова дернулась, он перекатился на спину и замер на полу без сознания. Новый сгусток крови из правого глаза и раны на виске слился с потоком из носа, и все вместе эти ручьи потекли на ковер.

Я услышал тихое бульканье. Кислый, полупереваренный цыпленок с рисом медленно, однако упорно полз из полуоткрытого рта по щеке. Как это похоже на Айру – увильнуть, подставить другую щеку. Но он задумал нечто еще трусливее и богохульнее. Он закашлялся, пузыри на губах вздулись и лопнули, обрызгав ему лоб. Уже обрезанный и прошедший бармицву, он помазал себя собственной блевотиной – исключительное соборование.

После смерти он не дождется прошения, и я не утешу его, обнадежив хоть ненадолго. Я взобрался к нему на лоб и растер горькую жижу. Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит.

Конвульсивные спазмы сотрясали его грудь. Он абсолютно лишился власти над организмом, точно его пшикнули спреем. Окровавленные руки прощально дергались, хотя могли бы дотянуться до рта и предотвратить смерть. Кашель в груди замер. Левый глаз остекленел, возмущенный и недоумевающий. Другой, истерзанный разбитыми осколками, сочился кровью и влагой. Вспомни, Айра: если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну. Но в этом и загвоздка, старик. Раз вырвать не можешь – пропал.

У меня заболели ноги, и я вернулся в спальню за порцией лактозы. Руфь все сидела в ванной, напевая: «Парня моего никакой красавчик не заменит…»

Я вернулся в гостиную и по кровавой корке взобрался Айре на подбородок. Его лицо воняло сожженным мясом и блевотиной. Кожа вокруг губ уже синела – получалось симпатичнее, чем обычный нездоровый розовато-серый оттенок.

Потемневшей щекой я прогулялся до очков. Левый глаз еще застеклен. Может, Айра увидит, как я, огромный и волосатый, заполняю собой его взор, как заполнял его жизнь. Я попрыгал на стекле, надеясь, что оптический нерв еще поживет и Айра унесет мой образ в преисподнюю. А может, я оставлю его тут для тараканов, червей и клещей – пусть превращают его в дерьмо и потомство.

Я стоял на линзе, пока он не перестал дергаться. Кровь бурыми пятнами застыла на лице. Воздух надо ртом и у носа был тошнотворный, но неподвижный. Я спустился по шее и приложил усик к сонной артерии. Ничего. Я свободен. Квартира моя. Я вернулся на стекло и увидел свое отражение в мертвом Айрином глазу. И тогда я сказал нам обоим:

«Отдай душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжете, рану за рану, ушиб за ушиб».

Скрипнула дверь ванной.

– Айра, дорогой, принеси мне, пожалуйста, сумочку. Она в кухне на столе. Спасибо.

Я скользнул вниз по волоску из ноздри, кровавой тропой спустился на пол и устремился за живительной порцией лактозы.

– Мне нужна косметичка, Айра. Пожалуйста, милый, я мокрая. Можешь? Айра?

– Кто открывал дверь?

– Иногда я, иногда Айра.

– Где вы его принимали?

– Мы обычно сидели компанией в гостиной. Он входил и здоровался. Иногда присаживался на минутку.

– А потом?

– Потом Айра и Руфус уходили в кухню. Они всегда занимались делами наедине.

– После ужина?

– Да.

– О'кей, значит, придется что-нибудь приготовить. Кто к вам заходит?

– Вэйнскотты, соседи. Но они тут ни при чем.

– Видите ли, Руфь, какая штука. Когда он войдет, все должно быть, как обычно, чтобы он не запаниковал и не слинял. Если он привык встречать у вас Вэйнрайтов, он и теперь должен встретить Вэйнрайтов. Они хладнокровные? Смогут вести себя нормально, когда Руфус придет?

Руфь помолчала.

– Нет. Я, честно говоря, не уверена. – Она вытерла глаза, красные и опухшие.

– Он видел у вас что-нибудь особенное? Сладкие блюда какие-то или еще что?

– Пирожные на столе и кофе, но отсюда их не видно. А кроме них – только субботние свечи.

– Простите мое невежество – вот это субботняя свеча, в стакане?

– Нет, это поминальная.

– Как вы думаете-, можно ее убрать из поля зрения на час или около того?

Она прикрыла рот ладонью.