Похоронное бюро сегодня было закрыто (но я повесил на дверь лист бумаги и карандаш, чтобы жаждущие попасть на прием завтра смогли записаться). Сочельник каждый год уносил много народу, а впереди грозился морозами январь, так что работать придется много.

Теперь меня это даже радовало.

Но сегодня я собирался отметить праздник с самыми близкими людьми, конечно, игнорируя поход в церковь. Отец Майерс намекнул, что для спасения моей души было неплохо сходить на службу, но я только отмахнулся. Моя душа будет гореть в аду, заходите на жаркое, счастливого Рождества, аминь!

Рано утром я разослал подарки и поздравительные открытки викарию (уже в Милтон-Кинс, отец Майерс отбыл туда к Рождеству), инспектору Брауну, Сиду Уоррену, Найджелу, конечно… Подписывая открытку за открыткой, я поражался тому, сколько за этот год появилось у меня не то чтобы друзей, но как минимум людей, неравнодушных к моему существованию.

Подумав, я добавил еще открытку мистеру Финниану. Надеюсь, что соседский мальчик с собакой занесет ему кусок зреющего кекса или догадается позвать на ужин в собственный дом.

Поглощенный делами, я не заметил, как пролетело утро и настало время обеда. Миссис Раджани ворчливо заметила, что вообще-то религиозные праздники созданы для танцев и радости – англиканскую церковь она так и не смогла принять и понять. Я же, вспомнив о культе Кали, покрылся мурашками. Спорить не стал – но и остался при своем мнении. Одно дело поставить вертеп в храме, и совсем другое… Нет, я не мог представить жизнь, управляемую шестирукой богиней разрушения с синей кожей.

Пожалуй, я предпочел бы мир и вовсе без богов, но о таком, пожалуй, еще опаснее говорить вслух.

Поэтому за обедом мы прославляли индейку и миссис Раджани и сошлись на том, что эта традиция весьма неплоха и хотелось бы ее сохранить. Миссис Раджани, сидевшая за столом вместе с нами, смущалась и краснела. Ее муж не вернулся из плавания до Рождества, а дочери оставались со своими мужьями, поэтому ей оказалось не с кем разделить праздничный стол.

Мы, три одиноких сердца, по-настоящему стали семьей, вдруг подумал я со светлой грустью.

Я хотел поделиться с домашними этой сентиментальной мыслью, как вдруг раздался стук в дверь.

* * *

Мы переглянулись. Я не ждал гостей в сочельник, и мистер Блэк не ждал тем более – все его гости могли спокойно попасть сюда сквозь стены.

Поэтому я взял столовый нож – слабая потуга на оружие, но иного у меня не было, – и подошел к двери.

Стук повторился.

Я распахнул дверь, готовый к любой неожиданности.

…я никогда в жизни так не ошибался.

Человек за порогом, явившись из снежной бури, призрак Рождества минувшего и грядущего, улыбнулся мне как ни в чем не бывало и шагнул мимо меня в дом.

Я машинально закрыл дверь и задвинул засов и только потом осознал, что гость потусторонний был вполне из плоти и крови и сейчас, фыркая от мороза, вешал на вешалку шляпу и пальто.

– Давно не было столь холодной зимы, не правда ли, друг мой? – мистер Валентайн, дьявол его раздери, Смит стоял передо мной, одетый с иголочки и в целом выглядевший отдохнувшим и посвежевшим, и улыбался самым наглым образом.

Я прижался спиной к двери и ловил ртом воздух.

– Вы… Вы… – я поднял руку и ткнул воздух ножом, нацелив его на Валентайна.

– Ну что вы, Дориан, – улыбнулся он. – Во-первых, этот нож не заточен. Во-вторых, он сделан из серебра и может отпугнуть разве что вампира, коим я, позвольте вас уверить, не являюсь. В-третьих, он погнется. Жалко столовый прибор.

Он подошел ко мне, накрыл мою руку своей и заставил опустить. Потом разжал пальцы – от волнения я вцепился в нож как в последний оплот реальности – и забрал его, тут же отложив на комод и не отпуская при этом мою ладонь.

Теплая.

Его рука была теплая!

Как это возможно?

– Да что вы за призрак такой неправильный? – возмутился я.

Он не должен был быть таким теплым!

Он должен был быть прозрачным, бестелесным и не заявляться вот так без приглашения в мой дом, дьявол его побери! Кажется, все это было написано у меня на лице. Вглядевшись, Валентайн разочарованно вздохнул:

– И вот так встречают воскресших друзей в сочельник?

– Приличные друзья, мистер Смит, воскресают на Пасху, как положено добропорядочным христианам, – язвительно сказал мистер Блэк, возникая рядом с нами.

Миссис Раджани выглянула следом за ним.

– Нести еще один прибор? – спросила она. – Или не нести? Мистер Смит, я многое повидала на своем веку, так что если вы ветала [11], подчинивший себе это тело, то, пожалуйста, лучше покиньте этот дом! Но если вы честный покойник…

– Все в порядке, миссис Раджани, я не покойник, – поспешил заверить ее Валентайн, и меня прорвало:

– Да вы же умерли!!! Я видел ваш труп! Я был на ваших, дьявол вас раздери, похоронах!!!

Валентайн рассмеялся – несколько нервно.

– Дориан, я все могу объяснить, это было…

– Вы ублюдок! – и я бросился на него.

Позднее я даже самому себе не мог объяснить, что это было. Я, человек слабого, астеничного сложения, в жизни ни на кого не поднявший руку, набросился с кулаками на высокого крепкого человека и повалил его прямо на индийский ковер, осыпая ударами и проклятиями.

Никогда прежде я не чувствовал себя настолько взбешенным!

Валентайн смеялся, ойкал и закрывался руками и даже не пытался дать сдачи – понимал, что получает тумаков за дело. А я тогда ничего не понимал.

Кроме того, что он был теплый. Мягкий. Несомненно, живой, и как это было возможно, если я своими глазами видел его смерть и его похороны?

Кажется, я орал все это ему в лицо, упираясь руками по обе стороны головы, и не сразу заметил, когда он перестал смеяться, а только внимательно смотрел на меня – один глаз белый, другой серый.

– О, Дориан, – вдруг сказал он и очертил пальцами мои скулу и подбородок. – Если бы я знал, как… Ох, простите меня, друг мой. Надеюсь, вы хотя бы выслушаете меня, прежде чем проклясть навеки?

Я отстранился. Силы оставили меня, и ярость тоже, я ощущал себя сдувшимся, как воздушный шар. Мне оставалось только сесть прямо на ковер и кивнуть. Что я мог еще сделать? Не выгонять же его в самом деле на мороз, не узнав даже толком, что произошло?

Я злился сам на себя за радость, что постепенно наполняла мое сердце осознанием того, что Валентайн, кажется,