Кампания против Феррары началась в июле 1510 года, хотя швейцарцы еще даже не перевалили через Альпы. Середина лета была отнюдь не лучшим временем для развязывания войны. Долгие переходы по изнуряющей жаре были тягостны – доспехи весили больше двадцати килограммов, а вентиляции в них не было почти или даже вовсе. Хуже того, именно летом свирепствовали чума, малярия и сыпной тиф, которые, как правило, уносили больше жизней, чем вражеские пули. Феррару, помимо прочего, окружали малярийные болота. Словом, биться с Альфонсо д’Эсте на его территории было опасно по многим причинам, не только из-за знаменитых пушкарей герцога.

Началась кампания весьма успешно – папские войска под водительством Франческо Марии вторглись на земли Альфонсо к востоку от Болоньи. Напуганный оборотом дела, герцог уже через несколько недель предложил сдать все свои земли в Романье – с условием, что Юлий не станет предпринимать попыток покорить саму Феррару. Он даже пообещал папе оплатить все его военные расходы. Однако Юлий, почуявший запах крови, был не в настроении вести переговоры: посланцу Альфонсо приказали покинуть Рим, иначе его бросят в Тибр.

Этим бессчастным эмиссаром был не кто иной, как Лудовико Ариосто: весной и летом того года он пять раз преодолел трехсоткилометровое расстояние между Феррарой и Римом. Одновременно он пытался писать свой шедевр «Неистовый Роланд» – поэму длиной в 300 тысяч слов про рыцарей и рыцарственность при дворе Карла Великого[328]. Ариосто, со своими волнистыми темными волосами, вдумчивым взглядом, густой бородой и крупным носом, на вид был истинным поэтом. Помимо этого, он имел и многие воинские заслуги, однако в конфликт с папой решил не вступать и поспешил назад в Феррару.

Впереди Альфонсо ждали еще более тяжелые времена: 9 августа он был отлучен от церкви как восставший против нее мятежник. Всего неделю спустя, в явной надежде повторить свой успех в Перудже и Болонье, папа решил лично вступить в битву. Как и в 1506 году, все кардиналы, помимо разве что совсем дряхлых, были призваны в армию и получили приказ собраться в Витербо, в девяноста километрах к северу от Рима. Сам же Юлий тем временем для начала отправился в Остию – как всегда, под водительством Святых Даров – осмотреть свой военно-морской флот. Оттуда он на венецианской галере отплыл в Чивитавеккью, а дальше тронулся посуху в Болонью, куда прибыл три недели спустя, 22 сентября.

Лудовико Ариосто на гравюре XVIII века

От жары экспедиция не страдала – погода преподнесла другие сюрпризы. Париде де Грасси жаловался: «Дождь неотступно следует за нами по пятам»[329]. Он же сетует на то, что, пока они тащились по грязи под дождем, жители городов, через которые они проходили, – Анконы, Римини, Форли – «встречали нас насмешками, а не приветствовали папу, как следовало бы»[330]. Далеко не все кардиналы подчинились приказу: многие французские прелаты сохранили верность Людовику и отправились во вражеский лагерь в Милане. Но как минимум торжественный въезд в Болонью, сопровождавшийся привычной помпой, прозвучал отзвуком триумфальной процессии 1506 года. Болонцы с таким энтузиазмом приветствовали Юлия, что возникло ощущение: папа-воитель обязательно повторит прошлый успех.

Что касается Микеланджело, для него решение папы лично вести в бой войска оказалось чрезвычайно несвоевременным. Отъезд Юлия из Рима означал, что, во-первых, показать половину свода не удастся, а что еще хуже – обещанная выплата 1000 дукатов (именно столько Микеланджело причиталось за первую половину) откладывается. Папа не платил Микеланджело уже целый год, и тот отчаянно нуждался в деньгах. «Дело в том, что мне следует получить пятьсот дукатов, причитающихся по условиям договора, – жаловался он в начале сентября в письме к Лодовико, – и еще столько же мне должен заплатить папа, чтобы я приступил к росписи другой части капеллы. Однако папа уехал отсюда, не оставив никакого распоряжения, так что я сижу без денег и не знаю, что мне делать»[331].

Но скоро Микеланджело поглотили иные заботы – выяснилось, что Буонаррото серьезно болен. Он велел отцу снять деньги со своего банковского счета во Флоренции, чтобы было чем оплачивать врачей и лекарства. Время шло, Буонаррото становилось все хуже, а от папы не поступало ни указаний, ни денег – и тогда Микеланджело решил взять дело в собственные руки. В середине сентября он оставил подмастерьев работать в мастерской, вскочил на коня и впервые за два с лишним года направился на север, во Флоренцию.

Прибыв в дом на Виа Гибеллина, Микеланджело выяснил, что Лодовико намерен на полгода занять должность подесты, или судьи, в Сан-Кашиано, городке в шестнадцати километрах к югу от Флоренции. Должность была достаточно престижной – подеста имел право осуждать преступников и выносить им приговор. Кроме того, на Лодовико возлагалась обязанность следить за безопасностью в городе, хранить ключи от городских ворот и в случае необходимости вставать во главе городского ополчения. Понятно, что он стремился произвести в Сан-Кашиано хорошее впечатление. Разумеется, подесте не пристало самому готовить еду, подметать полы, мыть горшки и кастрюли, печь хлеб и выполнять прочие унизительные хозяйственные дела, по поводу которых он постоянно сетовал во Флоренции. Обрадовавшись предложению Микеланджело заплатить за лечение Буонаррото, Лодовико отправился в лечебницу Санта-Мария Нуова и снял с сыновьего счета 250 дукатов – на это можно было справить любые обновы[332].

Эта растрата стала шоком для Микеланджело – ему и так не хватало средств, чтобы закончить фреску. Хуже того, вернуть дукаты оказалось невозможно: Лодовико их уже почти все потратил.

«Я взял их в надежде вернуть до твоего приезда во Флоренцию, – извинялся впоследствии Лодовико в письме сыну. – Увидев твое последнее послание, я сказал себе: „Микеланджело не будет дома еще шесть – восемь месяцев, а к тому времени я уже возвращусь из Сан-Кашиано“. Я продам все, что имею, и постараюсь покрыть свой долг»[333].