Может, событие и заслуживало внесения в анналы, однако поход на Мирандолу начался не слишком удачно. Кардиналы и посланники, все еще ошарашенные планом папы, умоляли его передумать, однако папа им не внимал. «Юлия не останавливало даже то, – писал хронист Франческо Гвиччардини, – что это совершенно недостойно его сана: не пристало римскому понтифику лично вести армию на христианские города»[347]. Итак, в морозном воздухе запели горны, и 6 января Юлий выдвинулся из Болоньи, изрыгая такие проклятия, что Липпомано не хватило духу перенести их на бумагу. Ко всеобщему изумлению, он также начал скандировать: «Мирандола, Мирандола!»

Альфонсо д’Эсте был готов к встрече. Папа со своей свитой миновал Сан-Феличе, в нескольких километрах от Мирандолы, и тут Альфонсо устроил ему засаду, стремительно переместив орудия по глубокому снегу на санках, изобретенных каким-то сметливым французским артиллеристом. Юлий поспешно отступил, укрывшись за мощными стенами замка Сан-Феличе. Воины Альфонсо преследовали его по пятам; чтобы избежать плена, папа даже вынужден был соскочить с носилок и поучаствовать в опускании замкового моста – «деяние мудрого человека, – отметил французский хронист, – ибо, если бы он задержался, чтобы произнести „Отче наш“, его бы обязательно схватили»[348].

Однако Альфонсо и его бойцы решили не развивать успех, а едва они отошли, папа вновь пустился в дорогу. После недолгого переезда он остановился на ферме в нескольких стах метров от стен Мирандолы – сам обустроился в доме, а кардиналам предоставил драться за место в конюшне. Зима, смягчившаяся было, дохнула с новой силой. Реки замерзли, прошел новый снегопад, на равнине свирепо свистал ветер – в итоге Франческо Мария отнюдь не рвался в битву. Он засел в хлопающей на ветру палатке, играя с сослуживцами в карты и безуспешно пытаясь спрятаться от дяди. Папа не стал этого терпеть. С непокрытой головой, в одном лишь отнюдь не теплом папском облачении, он объехал лагерь верхом, изрыгая проклятия и требуя как следует расставить орудия. «Судя по всему, он окончательно поправился, – писал Липпомано. – В нем сила гиганта»[349].

Осада Мирандолы началась 17 января. Накануне в папу, стоявшего рядом с фермой, едва не попала пуля, выпущенная из аркебузы. В ответ он перебрался еще ближе к месту военных действий, обосновавшись в поварне монастыря Санта-Джустина, прямо под стенами, – оттуда он мог командовать артиллеристами, которые осыпали укрепления пушечными ядрами. Некоторые из их орудий, а возможно, и другие боевые приспособления, такие как осадные лестницы и катапульты, были спроектированы Донато Браманте. Архитектор бросил все свои римские проекты и, помимо чтения папе Данте, был занят изобретением «хитроумных вещей величайшей важности», предназначенных для осады[350].

На второй день артиллерийского обстрела папа повторно разминулся со смертью – ядро влетело в стену поварни, ранив двоих его слуг. Он возблагодарил Богоматерь за то, что она отвела удар, а ядро сохранил на память. После этого ядра так и посыпались на Санта-Джустину – венецианцы даже подозревали, что собственные воины Юлия тайно сигнализируют пушкарям из Мирандолы, где именно он находится, в надежде, что массированный обстрел заставит его отступить. Однако Юлий объявил, что скорее получит пулю в лоб, чем сделает хотя бы шаг вспять. «Французов он ненавидит сильнее прежнего», – отметил Липпомано[351].

Мирандола недолго выдерживала этот свирепый натиск и через три дня сдалась. Папа торжествовал. Ему так не терпелось оказаться в покоренном городе, что он велел поднять себя на стену в корзине: защитники насыпали за воротами груды земли и их было не открыть. Солдатам было дано разрешение грабить невозбранно, а Франческа Пико, графиня Мирандола, тут же была отправлена в изгнание. Впрочем, папе этой победы оказалось недостаточно, и он тут же начал скандировать: «Феррара! Феррара! Феррара!»[352]

Единственным утешением Микеланджело могло служить то, что работы над Станцей делла Сеньятура в отсутствие папы замедлились тоже[353]. Впрочем, Рафаэль, в отличие от Микеланджело, не бегал за папой. Проявив свойственную ему деловую сметку, он воспользовался паузой и набрал новых заказов – например, на изготовление серебряных подносов для Агостино Киджи, сиенского банкира, покровителя Содомы. Голубоглазый рыжеволосый Киджи был одним из самых богатых людей в Италии, и у него были на Рафаэля и более серьезные виды. Примерно в 1509 году он начал строить себе дворец на берегу Тибра. Виллу Фарнезина, спроектированную Бальдассаре Перуцци, должны были украсить роскошные сады, залы со сводчатыми потолками, домашний театр и лоджия с видом на реку[354]. Кроме того, планировалось, что там будут самые лучшие фрески в Риме. Для украшения стен и потолков Киджи нанял и Содому, и молодого венецианца по имени Себастьяно дель Пьомбо, бывшего ученика Джорджоне. Поставив себе цель нанимать только величайших мастеров, он пригласил и Рафаэля, и в какой-то момент 1511 года тот начал подготовительные работы для росписи одной из стен просторного зала на первом этаже виллы: фреска должна была изображать триумф Галатеи – тритоны, купидоны и прекрасная морская нимфа, влекомая по волнам парой дельфинов[355].