благодаря ей, она обладает природной проницательностью и привязанностью к тому, что наполняет жизнь смыслом. Будучи маловероятной спасительницей (хотя мы, кажется, сразу догадываемся о ее роли), она тем не менее играет ключевую роль в искуплении Ватанабэ. Тойо дарует спасительную благодать, которая не зависит от сверхъестественной силы или божественной связи. В итоге Ватанабэ обретает чувство места и принадлежности - пусть и ненадолго. В упомянутой ранее сцене (2:17) Ватанабэ поет, кажется, свою любимую песню. Он поет ее в фильме уже второй раз, и на этот раз не с чувством утраты, а со спокойствием, понимая, что его жизнь не столько удалась, сколько с тем, что он научился "жить".

 

Впервые он исполняет эту песню в фильме в баре, куда его приводит беспутный романист (0:49-0:52). Романтик водит Ватанабэ по всем местам, где, как можно ожидать, жизнь прожита по максимуму (бары, проститутки и т.д.). Он поет ее как раз в тот момент, когда, кажется, понимает, что, как бы ни были хороши намерения его проводника по миру, поиски не увенчались успехом. Песня называется "Гондола но ута" ("Песня гондолы", 1915). Это сентиментальный призыв найти любовь в молодости. Но в скорбном исполнении Ватанабэ она становится мощным кинематографическим воплощением различных повествовательных тем фильма, в том числе и мрачной утраты юношеских возможностей. Как говорит Ларкин (1974: 32), обращаясь к луне в своем стихотворении "Грустные шаги":

 

... равнина

 

 

 

Далеко идущая единственность этого широкого взгляда

 

 

 

Это напоминание о силе и боли

 

 

 

О молодости; о том, что она не может повториться,

 

 

 

Но для других где-то не убавляется.

 

Несомненно, горе и сожаление Ватанабэ усугубляются его болезнью. Тем не менее, было бы ошибкой думать, что это все.

 

Мы можем отождествлять себя с Ватанабэ, потому что интуитивно понимаем, что его проблема - это и наша проблема, отражение состояния человека. В молодости у него тоже были стремления, желания и цели. Во флешбэке фильма, посвященном смерти жены, с помощью скупых диалогов дается понять, что он отказался от них, чтобы обеспечить сына, которого очень любил (0:22-0:23). Возможно, сын был удобным оправданием. Мы не знаем, и Ватанабэ, возможно, тоже не знает. Но проблема Ватанабэ отражает тот аспект существования, с которым сталкиваемся все мы - независимо от того, насколько успешной, благополучной или наполненной значимыми отношениями была жизнь человека. Речь идет о том, что, чего бы мы ни добились и кем бы ни стали, мы так или иначе не можем воплотить в жизнь и реализовать стремления юности, какими бы хорошо или плохо сформированными, реалистичными или причудливыми и самовлюбленными они ни были. Стивен Спендер (1986) отразил это в своем стихотворении "То, чего я ожидал".

 

То, что я ожидал, было

 

Гром, бой,

 

Длительная борьба с мужчинами

 

И скалолазание.

 

После непрерывного напряжения

 

Я должен стать сильным:

 

Потом камни задрожали.

 

И я должен долго отдыхать.

 

То, чего я не предвидел

 

Был постепенный день

 

Ослабление воли

 

Утечка яркости,

 

Нехватка добра, к которому можно прикоснуться

 

Увядание тела и души

 

Как дым перед ветром

 

Коррумпированность, бессодержательность.

 

Ношение времени,

 

И смотреть, как калеки проходят

 

С конечностями в форме вопросов

 

В их странном повороте.

 

Тягучее горе

 

От жалости плавятся кости.

 

Больные, падающие с земли

 

Этого я не мог предвидеть.

 

Ведь я всегда ожидал, что

 

Некоторая яркость, которую нужно сохранить в доверии,

 

Последняя невинность

 

Спасти от пыли;

 

Это, висящий массив,

 

Будет висеть на всех

 

Как созданное стихотворение

 

Или ослепительный кристалл.

 

Если говорить о терминальных заболеваниях, то осознание, не всегда осознанное, неизбежного "провала" может лежать в основе кризисов среднего возраста - некоторые из них смехотворны, а многие нет, - которые особенно часто возникают у мужчин, которые иначе не могут себе этого позволить и которые неизменно не видят, что именно видят другие, садясь за руль дорогих спортивных автомобилей. В каком-то смысле все люди обречены на неудачу, и "неудача" - самое подходящее для этого слово. Именно способность "Икиру" (Куросавы) вызвать это чувство связывает нас с Ватанабэ и трогает - или, по крайней мере, тех из нас, кого это трогает. (Некоторых этот фильм не трогает.) То, что лежит в основе этой идентификации, носит не столько когнитивный, сколько аффективный характер. В частности, это может быть отражением и функцией наших собственных нарциссических тенденций, нашего собственного самолюбия, которое мы испытываем к Ватанабэ.

 

Во время последней встречи с Тойо, осознав свою болезнь и приближающуюся смерть, Ватанабэ спрашивает: "Почему ты так невероятно жив? ... Перед смертью я хочу прожить хотя бы один день, как ты. Я буду жить так до самой смерти. Пока я этого не сделаю, я не смогу просто сдаться и умереть" (1:26-1:27). Конечно, для Ватанабэ его скорая смерть от рака - это проблема. Однако, как видно из этой цитаты, это не главная его проблема. Икиру" часто воспринимают как экзистенциалистский трактат о смысле жизни: Зачем жить и как жить в бессмысленном, возможно, абсурдном мире - мире, способном порождать чудовищные и невообразимые ужасы, несправедливость и боль, и мире, не имеющем правдоподобного главного нарратива, который мог бы объяснить и примирить нас с ним? Трудно представить, какой была послевоенная, послехиросимская и посленагасакская Япония в 1952 году. (Фильм Куросавы тонко подстроен под трудности послевоенной Японии; это, по крайней мере, не только социальная критика, но и экзистенциальный трактат).

 

Вопрос о смысле жизни ставится по-разному. "Есть ли у жизни смысл?" и "В чем смысл жизни?" - вот две формы, которые принимает этот вопрос. Но ни одна из них не отражает того, что волнует Ватанабэ, и та форма, которую принимает вопрос, справедливо показывает, что в том виде, в каком он поставлен, эти два вопроса не отражают сути дела - или наиболее распространенной его формы. Ватанабэ не спрашивает, есть ли у жизни смысл, и уж тем более не спрашивает "В чем смысл жизни?". Эти вопросы его мало волнуют и, возможно, даже не имеют особого смысла. Его не волнует вопрос о том, есть ли смысл у жизни как таковой. Для него важно, как найти смысл в собственной жизни. Это отличается от вопроса о том, имеет ли смысл жизнь в абстрактном смысле. Это также существенно отличается от вопроса о том,