– Может быть, я могу тебе помочь с Фигаро, – выпалила Сандра, повинуясь наитию. И увидела, что священник застыл в ожидании. Тогда она достала из сумки папку с делом, которую отдал ей Дзини, и вручила ему. – Не знаю, насколько это окажется полезным, но я вроде бы кое-что обнаружила относительно убийства Джорджии Нони.

– Расскажи мне, будь добра.

Вежливость пенитенциария поразила ее.

– Федерико Нони – единственный свидетель того, что произошло. Согласно его показаниям, убийца продолжал наносить его сестре удары до тех пор, пока не услышал полицейскую сирену. Только потом скрылся. – Сандра открыла папку, показала фотографию. – Вот следы, которые оставил Фигаро, когда убегал из дома: они отпечатались на влажной земле в саду, куда он попал через черный ход.

Священник подался вперед, разглядывая фотографию, изображавшую следы на клумбе:

– Что тут странного?

– Федерико Нони и его сестру Джорджию буквально преследовали трагические события, одно за другим. Их бросила мать, отец оставил сиротами, брат попал в аварию, врачи уверяли, что он сможет ходить, но этого не случилось, и, наконец, сестра была убита. Слишком много несчастий.

– При чем тут отпечатки следов?

– Давид любил рассказывать одну историю. Его завораживали совпадения, или «синхроничности», как их называл Юнг. Он так в них верил, что однажды, после целого ряда невероятных невезений, которые привели его на берег моря, пошел по следам, оставленным на песке девушкой, что бегала по пляжу трусцой. Он был убежден, что смысл всех неприятностей, случившихся с ним, можно постичь, только догнав эту девушку, которая непременно станет любовью всей его жизни.

– Как романтично.

Он говорил серьезно, без сарказма. Сандра поняла это по его взгляду, поэтому продолжила рассказ:

– Давид ошибся только насчет последнего. Остальное было верно.

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, что если бы я не вспомнила эту историю, то, наверное, не смогла бы дать тебе ключ к загадке, которая так тебя занимает… Как все полицейские, я отношусь к совпадениям скептически. Поэтому, когда Давид рассказывал свою историю, я всячески старалась ее расшатать, задавая типичные для следователя вопросы: «Почему ты был так уверен, что следы оставила девушка?» Или: «Откуда ты знал, что она бегает трусцой?» А он мне отвечал, что следы были слишком маленькие для мужских – он, во всяком случае, надеялся, что они не мужские, – и что пальцы отпечатались глубже, чем пятки, потому что она бежала.

Последнее умозаключение навело священника на мысль, как Сандра и надеялась. Он снова взглянул на фотографию, сделанную в саду.

Пятки отпечатались глубже.

– Убийца не бежал… Шел обычным шагом.

Он догадался тоже. Теперь Сандра была уверена, что не ошиблась.

– Возможностей две. Или Федерико Нони солгал, сказав, что убийца сбежал, когда подъехала полиция…

– …или кто-то после убийства имел уйму времени, чтобы подготовить для полицейских сцену преступления.

– Отпечатки были оставлены намеренно, и это означает только одно…

– …Фигаро не выходил из того дома.

Следовало поторопиться. Не было времени ехать на общественном транспорте, он остановил такси. Вышел на некотором расстоянии от особнячка в районе Нуово-Саларио и дальше пошел пешком.

По дороге он думал о том, что ему сказала сотрудница полиции и как интуиция помогла ей разгадать загадку. Хоть он и надеялся, что оба они ошиблись, все-таки в глубине души был уверен, что все так и есть.

Ветер поднимал бумажный мусор и пластиковые пакеты, они летали вокруг Маркуса, провожая его к месту назначения.

Перед жилищем Федерико Нони не было никого. Свет внутри был погашен. Маркус подождал несколько минут, ежась в своем плаще, затем проник в дом.

Все спокойно. Слишком спокойно.

Маркус решил не включать фонарик и пошел по комнатам в темноте.

Ни шороха, ни звука.

Пробрался в гостиную. Жалюзи опущены. Зажег лампу рядом с диваном, и тотчас же в глаза ему бросилось инвалидное кресло, оставленное посреди комнаты.

Теперь он ясно видел, как все происходило. Его талант в том и состоял, чтобы проникнуть в предметы, слиться с их безгласной душой и увидеть случившееся их незримыми глазами. Эта сцена помогла понять смысл фразы в анонимном имейле, который получил Дзини.

Он не такой, как ты.

Фраза относилась к Федерико. Она означала, что слепой полицейский и этот парень не были калеками в равной степени. Парень притворялся.

Но где же сейчас Фигаро?

Раз Федерико жил отшельником, он не мог покидать дом через главный вход. Его могли увидеть соседи. Как ему удавалось беспрепятственно уходить, чтобы совершать нападения?

Маркус продолжил осмотр, подошел к ступенькам, ведущим на верхний этаж. Застыл перед притворенной дверью в кладовку под лестницей. Открыл ее. Внутри – непроглядная тьма. Переступив порог, Маркус стукнулся о какой-то предмет, свисавший с низкого потолка. Лампочка. Он протянул руку, дернул за шнурок: лампочка загорелась.

Он очутился в тесной кладовке, пропахшей нафталином. Там вдоль обеих стен хранилась старая одежда. Слева висели мужские костюмы, справа – женские платья. Зловещая выставка пустых оболочек. Возможно, одежда принадлежала покойным родителям, подумал Маркус. Там также стояла обувница, а выше, на полках, громоздились коробки.

На полу валялось синее платье, рядом еще одно, в красный цветочек, – видимо, соскользнули с плечиков. А может, кто-то нарочно сбросил их. Маркус раздвинул вешалки, и за ними обнаружилась дверь.

Стало быть, эта кладовка когда-то была частью коридора.

Маркус открыл дверь. Вынул из кармана фонарик, включил его, осветил короткий проход: стены с осыпавшейся штукатуркой, покрытые пятнами сырости. Маркус прошел вперед и оказался в помещении, заваленном коробками и ломаной мебелью. Луч света упал на нечто прямоугольное, лежащее на столе.

Тетрадь.

Маркус взял ее, пролистал. На первых страницах – детские рисунки. Похожие сцены, одни и те же мотивы.

Фигуры женщин, раны, кровь. И ножницы.

Одного листа не хватало, он был явно вырван. Маркус уже знал, что один из этих зловещих детских рисунков висел на стене чердака Джеремии Смита. Круг замыкался.

Следующие страницы, однако, показывали, что подобная практика не закончилась вместе с детством. Она продолжалась в изображениях более искусных и точных: техника рисунка развивалась и совершенствовалась с годами. Женские фигуры получались более отчетливыми, увечья изображались более реалистично и жестоко. Это означало, что извращенная, болезненная фантазия разрасталась вместе с монстром.